Шесть рук моментально поднимаются в воздух, и, несмотря на всё напряжение, мне становится смешно. Впрочем, я вижу, что на лицах ребят сейчас такое же выражение, как и на моем собственном.

– Все к столу тогда.

Оформление происходит в темпе вальса. Между росписями ведомости и зачеток я едва слышно говорю Фаткутдиновой и Халитовой: «Передайте своей старосте, что я ее убью, если увижу!». Они понимающе кивают. Через полчаса картина вновь повторяется один в один. Я шепчу сидящим на передней парте девчонкам: «Когда выйдите, первым делом к старосте! Стрясите с нее всё!». Одна из них, клубная тусовщица, отвечает мне так же шепотом: «А она уже отдала!». И я чувствую, как гора спадает с моих плеч…

До обеда мы успеваем пропустить больше половины потока. Вдобавок к этому еще и подуставший Трофимов облегчает мне жизнь. Новым заглядывающим в аудиторию гаврикам он командует:

– Давайте, все заходите!

Тридцать с лишним человек врываются в комнату не хуже монгольской орды и начинают роиться вокруг меня подобно осам. Пользуясь моментом, я отдаю им жестом беззвучную команду выбирать тот билет, который больше подходит. Они наперегонки выхватывают бумажки из лежащей передо мной пачки; видят, что это не то, чего бы им хотелось, и лезут в пачку (а, точнее, в уже бесформенную кучу) по новой. «П…здец!» – слышу я справа от себя. Я поднимаю голову и укоризненно смотрю на малознакомую мне брюнетку с овечьими завитушками на голове. Она в ответ делает умилительную физиономию, – мол, простите, пожалуйста! – кладет свой билет обратно и, судя по радостной улыбке, вытаскивает что-то более-менее достойное ее ума. Я с трудом успеваю записывать фамилии с номерами билетов; гул «моей» толпы смешивается с шушуканием сидящих позади меня заочников и взвизгиваниями Мандиевой. Остальное, как обычно: студенты сначала терпеливо ждут, когда я запишу их данные, а потом стремглав рвутся быстрее забить самые дальние места. Когда очередные тридцать минут заканчиваются, Трофимов объявляет, что для ускорения процесса принимать мы будем раздельно. «Одна часть подходит ко мне, другая – к Игорю Владиславовичу!». Его предложение весьма кстати с учетом того, что от соседства с ним и Мандиевой меня уже просто тошнит. Трофимовская часть потока заканчивается быстрее, чем моя: в основном народ стремится именно ко мне, а к бочковской шестёрке липнут те, кто не без оснований считает, что вытягивать их на высокую оценку я не буду. Одна из таковых – Коровьева – весьма эффектная тёлка с холодными, как у Снежной королевы, глазами – до последнего клянчит у Трофимова четвертак, наивно полагая, что я на ее разговор не обращаю внимания. К моему удовлетворению отвечала она слабенько, что сразу облегчает мне задачу влепить ей во что бы то ни стало три балла. Здороваться надо в течение семестра с преподавателем, кретинка! Особенно когда сталкиваешься с ним в коридоре лицом к лицу. Особенно если он делает на лекции знаки, что неравнодушен к твоим прелестям, а ты после этого начинаешь демонстративно отворачиваться и вообще вести себя как полная дура. Глядишь – и тебе бы достался список дополнительных вопросов. Или хорошая скидка, если надумала бы покупать оценку, как все. А так – довольствуйся тройкой, мадемуазель!

– Ну, пожалуйста, Руслан Алексеевич! – канючит она уже в десятый раз, изображая улыбку оказавшейся лицом к лицу с клиентом стриптизёрши.

– Не тяните вы на четверку, Коровьева! – подаю со своего места реплику я.

– Не тянете – я и говорю! – сразу поддакивает мне Трофимов.

«Еще бы ты так не сказал, козлик! Пятнадцать минут назад ты открыто предложил мне расписывать тройки поодиночке, а если у кого-то есть желание поставить четыре, то свои вопросы обязательно должен задать и второй из нас, на что я молча согласился. И сейчас ты с легкостью сдашь мне эту секс-гранату, потому что ты не будешь пререкаться со мной – в условиях холодной войны, почти тотального замораживания информобмена между нами. Ведомости-то на подпись – и те беззвучно пуляем друг другу!»

Коровьева в последний раз – то ли по инерции, то ли потому, что еще не в силах до конца поверить в недейственность ее чар на Трофимова – растягивает рот в улыбке и затем отворачивается, поняв, что проиграла. Я тут же делаю запись «удовл.» в ведомости, расписываюсь и с чувством выполненного долга передаю её через сидящего передо мной троечника Трофимову, взамен получая зачетку тающей на глазах от горя Снежной королевы.

Очередь подходит к концу. В целом всё окей. Тройки, конечно, идут валом, как зерно на элеваторе, но, главное, что нет тех, кто гарантированно приходит в начале сентября. Правда, одного идиота, так и не научившегося списывать со шпаргалки, пришлось удалить, второй завалился сам, но в запасе у них есть еще один день, и можно надеяться, что завтра всё обойдётся. Я вынимаю телефон и, положив руку на колено, набираю верноподданническую эсэмэску: «Василий Никитич, здравствуйте! Спасибо Вам огромное еще раз! Пришла староста, о которой я вчера говорил Вам, и начала все возвращать студентам. У Вас просто административный талант! Всего Вам доброго!». Затем снова окунаюсь в процесс. Одна из последних будущих троечниц вяло рассказывает мне нечто такое, что я почти уже не слушаю – и так общий тренд на сегодня ясен: Бочков в трансе, Трофимов наложил в штаны, студенты хватают трояки радостно, как альбатросы рыбешку.

И в этот момент телефон Животного начинает трезвонить. Я скашиваю взгляд на Трофимова, и не то по интонации и выражению его лица, не то просто каким-то шестым чувством улавливаю, что ему сейчас звонит Бочков.

– А… Ясно. Ну, всё нормально?… Ага. Ладно тогда.

Трофимов отключается и убирает мобильник в карман пиджака. Выражение лица у него нисколько не изменилось, как не меняется серый костюм, который он носит в любую погоду. Если только сидит теперь этот ублюдок, приосанившись. Или я слишком мнителен и мне это только кажется? Ладно, к черту все сомнения! По тому, как он будет себя вести с оставшимися троечниками, станет ясно, действительно ли настроение у него улучшилось, а если улучшилось, то в какой степени.

Но с троечниками, вопреки моим опасениям, не происходит ничего страшного – они получают свои «уды» быстро и без проблем. В том числе и Слава Можаков – несостоявшийся сборщик дани для Нуриануллина и ментов. Кроме тех немногих, что был выгнан взашей или просто не рискнул зайти сегодня, остается всего одна девчонка. Отвечает слабо, мы ее отправляем на пересдачу, но то, что она завтра не спалится, вероятность девяносто процентов. Так что есть повод открыть шампанское.

Трофимов приторно, почти по-лакейски, напоминает мне про лежащие на столе ключи от аудитории: он взял их сегодня утром на свое имя, и теперь боится, что я из чувства мести могу их не сдать на вахту. Я в ответ не говорю ни слова, даже не киваю, но все же поворачиваюсь к нему в знак того, что эту ценнейшую информацию для размышления принял. Собираю неряшливо разбросанные по столу листки последних отвечавших, отделяю их от билетов и, сложив в разные стопки, убираю в сумку. На сегодня работа закончена, причем – на отлично.

* * *

Домой прихожу в хорошем настроении – первый раз за последнюю неделю. Отпив немного ярко-розового игристого вина, купленного невдалеке от замка Амбуаз, пишу эсэмэску Донсковой: «Он спрашивает только о том, кто такие конкурсные и т. п. управляющие и какие сроки им даются на исправление ситуации. Плюс самую примитивную банальщину типа “Что такое предпринимательская идея?” или “предпринимательская среда”. Никаких других вопросов он не задает». Получаю в ответ смайлик и самый главный с точки зрения моих подопечных месседж: «А ваши дополнительные вопросы, Игорь Владиславович?». Лезу в Интернет, но выясняется, что он почему-то не работает, и мне приходится выстукивать семь нехилых по длине гусениц. Спустя пару минут вижу на дисплее пришедшее «Спасибо! До завтра!». Улыбнувшись, посылаю почти зеркально-симметричное «До завтра! Пожалуйста!» и отправляюсь в комнату допивать сладкую безделушку – привет из французской деревни, рядом с которой когда-то жил да Винчи. Пустяк, а приятно.