* * *

Согласно официальной версии я по-прежнему возглавлял Трест Бакстера – Рэнсома и был перевезен в Хэрроу-Кросс из Джаспера только для получения самой передовой медицинской помощи после ранений, полученных в результате коварной, бессмысленной и прочее и прочее атаки, в которой я храбро, хотя и без особой нужды, заслонил собой Локомотив Кингстон от пули убийцы.

Я в самом деле был серьезно ранен. Прошли не одна неделя, прежде чем я снова смог пользоваться правой рукой, и не один месяц, прежде чем в ней появилась прежняя сила, и все равно она до сих пор побаливает. Мне пришлось научиться отвечать на письма левой рукой.

Нога тоже зажила не сразу. Виню в этом дурной воздух Хэрроу-Кросс и условия моего заточения. Я провел несколько месяцев в кресле-коляске. Оно представляло собой шумную, громоздкую конструкцию угрожающего вида из металла и твердой черной резины. Кресло-коляска было крайне неудобным, как устройство для самобичевания какого-нибудь старосветского святого. Колеса постоянно норовили защемить пальцы, а тормоза работали далеко не всегда, так что я представлял опасность для себя и всех на своем пути. Мне выделили адъютанта, катившего кресло-коляску, – женщину, которая, похоже, была сильнее, чем казалась. Я не спрашивал, как ее звали, а она не говорила, обращаясь ко мне с презрительным «сэр». Каждый день она исправно катала кресло-коляску туда-сюда по длинным, освещенным электричеством коридорам и бетонным крышам, лежавшим между моими апартаментами и лабораториями, где изготавливали бомбу.

В Джаспере я был узником, но в то же время важной персоной. Я был наследником Треста Бакстера, жившим в пентхаусе, филантропом, самым богатым и успешным джентльменом на многие мили вокруг. Это была иллюзия, но настолько сильная, что даже я сам иногда в нее верил. В Хэрроу-Кросс не играли в эти игры. Я не был предметом восхищения, обожания или уважения. Меня не звали произносить речи перед толпой. Мои слова не печатали в газетах – здесь их не было. В Хэрроу-Кросс не было великих людей. Эта местность не знала подобных понятий. Моя работа состояла в том, чтобы давать рекомендации для создания бомбы, и все.

По правде сказать, я и в этом почти не участвовал. Я долго саботировал исследования, увиливал от работы и кормил своих тюремщиков ложными данными, но мало-помалу рассказал им достаточно много, и теперь линейные инженеры почти во мне не нуждались. Проект набирал обороты. О проводимых опытах мне докладывали с помощью графика на стене лаборатории, линия на котором быстро ползла вверх. Инженеры были энергичными, но молчаливыми молодыми людьми, никогда не задававшими вопросов. Они говорили между собой, словно я был пустым местом, и с нетерпением ждали момента, когда смогут завоевать расположение Локомотивов, ведь бомбу можно будет использовать против их врагов.

Когда вернулись фантомы, я обрадовался собеседникам, пусть они мне и не отвечали, стоя как вкопанные, с широко открытыми глазами и перекошенными от ужаса лицами.

* * *

Если вы никогда не были на линейной станции, то, возможно, думаете, что вся жизнь на ней проходит под постоянным присмотром Локомотивов. Они так огромны, что наверняка все остальные живут в их тени. Что ж, они действительно огромны, но их станции еще больше. По правде сказать, за все время в Хэрроу-Кросс я почти не видел Локомотивов. Иногда я видел их дым, когда они подъезжали к станции или удалялись прочь по равнине. Иногда я чувствовал их вибрации. Иногда они слали мне брызжущие гневом и угрозами телеграммы:

Все вокруг говорили, что это великая честь, но мне это не слишком нравилось. Однажды – всего один раз! – я им ответил:

В ответ на меня посыпался град телеграмм, обвинявших меня в кощунстве и угрожавших страшными муками. Хотел бы я сказать, что не испугался, но это было не так.

Я получал телеграммы почти от всех Локомотивов, но чаще всего от Кингстона, пока не начал чувствовать, что я и Кингстон как-то связаны – мы через многое прошли вместе тогда, на болотах, и в Джаспере, и трудности нас сблизили. Иногда я хотел его порадовать.

* * *

Думаю, еще вы думаете, что в Хэрроу-Кросс все СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО и ничего не происходит без ведома Локомотивов – никто слова не скажет, да и воробей не пролетит без того, чтобы не быть записанными и отмеченными где-то в глубинах их холодного разума. Что ж, воробьи там действительно не пролетают, но лишь из-за дыма и грохота. Секреты на станции, конечно, имеются. На самом деле в Хэрроу-Кросс столько шпионов, что информацию невозможно скрыть. Она выплескивается через край. Локомотивы запретили пустую болтовню, приказали вскрывать все письма, не позволяли распространять сплетни и устраивать собрания, на которых присутствует больше четырех человек, но когда запрещено все, то не запрещено ничего. Не буду первым, кто скажет, что Стволы и Линия похожи между собой гораздо больше, чем хотят показать.

Я должен был иметь доступ только к документам, нужным мне для исследований, но на деле это было не так. Документов было так много! Их нужно было куда-то девать.

Эфир был полон телеграмм, как воздух – дыма, и неудивительно, что часто они приходили не тому адресату, кого-то по ошибке отправляли на фронт, а проекты начинались и заканчивались без всякой причины. В общем, именно благодаря всему этому я столько знаю об истории Джаспера, запрещенных книгах, похождениях Джима Дарка, принципах работы автомобилей и предписаний и многом-многом другом.

Думаю, что именно так я описал бы Хэрроу-Кросс. Я почти не выходил на улицу и ни разу не был на фабриках. Хэрроу-Кросс для меня был потоком цифр, приказов и фактов.

Любые новости о войне были здесь запрещены, если не считать оглушительно громких историй побед с движущимися картинками, огромные черно-белые проекции которых демонстрировали на стенах башен и укреплений станции. Живые картинки довольно любопытная штука – они с самого начала говорят вам, что лгут. У Линии никогда не было таких высоких, статных и внушительных солдат, как изображались на картинках. Но правда все-таки до меня долетала – по крайней мере, ее обрывки. Инженеры частенько перешептывались между собой. Я слышал разговоры в коридорах. Даже моя женщина-адъютант не могла держать рот на замке. Я слышал об осаде Джунипера и о том, как ее пробили Стволы. Я слышал о Локомотивах Колльер-Хилл и Аркли, которые исчезли из этого мира в один и тот же день после столкновения с силами Республики, на этот раз настоящей. О поражении линейных войск в Шатильоне я услышал всего на три-четыре недели позже всех остальных. Я слышал, что после битвы за Шатильон доктор Альверхайзен уже не занимала пост Первого представителя Республики, хотя из отчетов не было ясно, покинула ли она его сама, или в результате голосования, или ее застрелили, или она ударилась в религию и отправилась работать в больнице миссии на Краю.