Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще сложно было поверить в то, что все происходило на самом деле, но что-то внутри, вселяющее в меня леденящий ужас, говорило: это правда. И мне оставалось как-то смириться с новым осознанием, хотя пока это не представлялось возможным.
«Как я могла позволить собственным страхам управлять моей жизнью и формировать судьбу?»
Если бы я набралась смелости разобраться со всем этим раньше, все могло бы сложиться иначе. Теперь я понимала, что никогда по-настоящему не любила Никиту. В этих отношениях никто из нас не остался честным. С моей стороны это была не любовь, а, скорее, страх. Но признаться себе в этом не получалось. Я боялась впускать в свою жизнь нового мужчину. Гораздо комфортнее было оставаться в привычном болоте, которое с каждым годом затягивало все сильнее. Из-за этого страха я чуть не потеряла Сашу.
Я сама портила свою жизнь – шаг за шагом, обвиняя в этом кого угодно, но только не себя.
Разобравшись со своими переживаниями, я пришла к выводу, что психолог был прав: я ввязалась в эти отношения только потому, что изначально понимала, что между нами не может быть ничего серьезного, а значит, и боль потери в случае исчезновения Никиты из моей жизни не будет такой горькой. Но в этом я просчиталась. Судьба решила по-своему, и страдания меня все же настигли. Вместе с уязвленной самооценкой и еще большей убежденностью в том, что любовь приносит только боль. Моя собственная жизнь словно открылась для меня с другой стороны. Теперь у меня было прошлое, которое можно признать. Осознанное, страшное, болезненное – но оно было. И это позволяло мне чувствовать себя настоящей.
Принятие того, что память заблокировала мою детскую боль и тем самым сыграла со мной злую шутку, давалось мне нелегко. Тот самый феномен невыплаканных слез, о котором говорила психолог в больнице.
К полуночи моральное напряжение этого дня вылилось в сильнейший приступ мигрени. Меня рвало так сильно, что не было сил добраться до спальни. Но мысли продолжали крутиться в голове, пульсирующей от боли, и не хотели оставить меня в покое.
И я понимала, что это было только начало.
* * *
После того дня, когда мне открылась страшная правда, я опять начала терять контроль над собой. Моя жизнь каким-то непонятным образом снова превратилась в хаос. Я могла думать только о Жене и постоянно прокручивала в голове одни и те же мысли. Порой мне казалось, что лучше было бы ничего не знать и продолжать жить в неведении. Но разумом я понимала, что это тоже не принесло бы облегчения: те отдаленные отголоски воспоминаний никогда не позволили бы просто забыть и начать все сначала.
Тревога усилилась, вернулись некоторые неприятные симптомы, а навязчивые мысли постоянно возвращали меня в детство, пытаясь воскресить то, что столько лет оставалось для меня недоступным. Я чувствовала себя виноватой перед Женей. Мне было сложно объяснить, за что конкретно я себя винила, но это походило на предательство.
Ежедневно я выматывала себя раздумьями о том, что со мной произошло. Я хотела найти какие-то зацепки, постоянно возвращалась в прошлое и пыталась вспомнить еще хоть что-то, способное помочь мне выбраться. Сон стал беспокойным, коротким и мучительным, как в то время, когда панические атаки правили моим существованием. Я понимала, что снова нахожусь на грани и вот-вот сорвусь.
После нескольких дней, проведенных в таком состоянии, я приняла решение рассказать обо всем Саше. В одиночку я бы не справилась с тем, что на меня свалилось. И как бы сильно я ни любила родителей и Киру, как бы ни была привязана к Веронике и Насте, но никто из моих родных, друзей и близких за все эти двадцать два года не смог заполнить ту пустоту, которая образовалась в душе после ухода Жени. Только встретив Сашу, я снова начала чувствовать себя живой. Это и пугало меня, и внушало надежду. Именно в этом мужчине я видела свой единственный шанс на спасение – рядом с ним я обретала гармонию.
В тот вечер я приехала к нему домой после работы. Мы вместе приготовили ужин, выпили вина и устроились на диване перед телевизором. Все было так спокойно, тепло и по-семейному, что я никак не могла решиться на разговор.
– Мне нужно рассказать тебе одну историю. Она будет звучать несколько странно, но ты должен все знать, иначе никогда не сможешь до конца меня понять. Мне очень сложно вспоминать об этом, поэтому, пожалуйста, не задавай никаких вопросов, просто выслушай. Возможно, после услышанного ты сочтешь меня сумасшедшей, но, надеюсь, что нет, – я выдавила из себя мучительную улыбку.
Он молча кивнул и крепче сжал мою руку, что на нашем языке означало «я с тобой».
Я сделала глубокий вдох и начала с самого начала.
– Много лет назад в моей жизни появился человек, который стал для меня самым близким на свете…
Сосредоточив взгляд в одной точке, я старалась держать себя в руках, опасаясь нового приступа паники. Я сильно нервничала и заметила, как дрожат мои руки и трясутся колени: говорить об этом в открытую, вытаскивать правду из глубины сознания, где я надежно прятала ее столько лет, было невероятно сложно. Но отступать было нельзя.
Говорила я долго, окунаясь в воспоминания, не жалея сил и не подбирая слов. Я впервые за столько лет разговаривала о Жене с кем-то, кроме психолога. Каждым своим словом я со всей силы била туда, к чему было страшно даже слегка прикоснуться. Мой голос дрожал, дыхание сбивалось. Упоминая о друге в прошедшем времени, я чувствовала невыносимую боль и страх, но не останавливалась и изливала Саше все, что накопилось у меня на сердце.
Когда я закончила свой нелегкий монолог, в комнате стояла полная тишина. Было слышно, как бешено бьется мое сердце. Наверняка в тот момент пульс зашкаливал, но меня это мало заботило – на душе стало немного легче.
Во время моей исповеди Саша не просил меня быть ближе к сути, не закатывал глаза, не пожимал плечами, ни разу не перебил и не вставил ни слова. Он просто держал меня за руку и ни на секунду ее не отпускал. Когда я наконец отважилась поднять на него взгляд, в его глазах стояли слезы. И я чувствовала: он меня понимает. Его молчаливая поддержка была дороже всяких слов – я убедилась в
