Мысль о священстве я на время отложил. Тогда у меня было достаточное для этого основание: слишком рано было думать об этом. Но когда я перестал подспудно думать о себе как о возможном кандидате на столь высокое, трудное и особенное призвание в Церкви, моя воля сама собой стала слабеть, внимание рассеиваться, а дела – подчиняться обычному течению жизни. Мне был необходим высокий идеал, трудная цель, – ими и было для меня священство. И здесь несколько важных моментов. Если бы я собирался однажды поступить в семинарию или монастырь, мне бы пришлось начать приобщаться к образу жизни монашествующих и семинаристов – вести более спокойную жизнь, отказаться от многих развлечений и мирской суеты, быть осторожным и избегать того, что может будоражить мои страсти и возвратить их к прежнему буйству.

Без этого идеала я постоянно рисковал вернуться к небрежению и безразличию. И действительно: получив безмерную благодать крещения, после всей внутренней борьбы, связанной с переменой мировоззрения и обращением, после долгого пути через ничейные земли[339] у границ ада, вместо того, чтобы превратиться в решительного, горячего и великодушного католика-, я постепенно стал одним из миллионов теплохладных, скучных, вялых и безразличных христиан, продолжающих вести все ту же полуживотную жизнь и просто отказавшихся от усилий сохранить живое дыхание благодати в своих душах.

Мне следовало начать молиться по-настоящему. Я прочел много книг о мистической практике, и мне следовало знать, что в момент крещения мне во всей полноте открылась возможность настоящей мистической жизни – освящающая благодать, вдохновенные библейские добродетели и дары Духа Святого: мне нужно было лишь начать и черпать, и вскоре я бы стремительно возрос в молитве. Но этого я не сделал. Я даже не знал, что такое простая умная молитва, а ведь я вполне мог упражняться в ней с самого начала. Но, что еще хуже, прошло четыре или пять месяцев, прежде чем я научился правильно читать Розарий, хотя четки у меня были, и я иногда брал их в руки, чтобы произнести Paters и Aves [340], не зная, что еще добавить.

Одним из крупных недостатков моей духовной жизни в тот первый год было недостаточное почитание Божией Матери. Я верил тому, что учит о Ней Церковь, я произносил «Радуйся-, Благодатная», когда молился, но этого мало. Люди не представляют великой власти Пресвятой Девы. Они не понимают, кто Она, что именно через Ее руки приходит благодать, ибо Бог пожелал, чтобы именно так Она соучаствовала с Ним в нашем спасении.

В те дни, хотя я и почитал Божию Матерь, она значила в моей жизни немногим более, чем прекрасный миф – потому что я уделял ей не больше внимания, чем обычно люди придают символу или поэтическому образу. Это был образ Девы, стоящий у врат средневековых соборов. Она была статуей, что я видел в Музее Клюни, и изображения которой украшали стены моей комнаты в Океме.

Но не такое место принадлежит Марии в человеческой жизни. Она ведь Мать Христа, Она рождает Его и в наших душах. Она Мать сверхъестественной жизни в нас. Святость приходит к нам через Ее посредство. И другого пути нет, ибо так пожелал Бог.

Но я не понимал, как завишу от Нее, какая Ей дана власть. Не осознавал, как необходима мне вера в Нее. Это мне предстояло познать на опыте.

Что я мог без любви Божией Матери, без ясной и высокой духовной цели, без духовного руководства и ежедневного причастия, без молитвенной жизни? Но более всего я нуждался в том, чтобы узнать вкус сверхъестественной жизни, и в последовательном умерщвлении своих страстей, укрощении своей буйной натуры.

Я жестоко ошибался, полагая, что христианская жизнь – это та же естественная жизнь, только каким-то чудесным образом наделенная благодатью. Я думал, что должен всего лишь продолжать жить как прежде, думать и поступать как прежде, за одним исключением – следует избегать смертного греха.

Мне не приходило в голову, что, если я буду продолжать жить как жил прежде, мне просто не удастся избежать смертного греха. Ибо прежде крещения я жил для себя одного. Я жил ради удовлетворения собственных желаний и амбиций, ради своего удовольствия, комфорта, репутации и успеха. Крещение принесло с собой обязанность укротить мои природные стремления, чтобы подчиниться Божественной воле. «Потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут. Посему живущие по плоти Богу угодить не могут. … ибо если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете. Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии». Spiritu ambulate et desideria carnis non perficietis[341].

Св. Фома поясняет слова Послания к римлянам очень ясно и просто. Плотское помышление принимает природные стремления за благо, к которому устремлена вся человеческая жизнь. Потому оно неизбежно склоняет нашу волю нарушить Божественный закон.

Пока человек готов предпочесть Божьей воле свою собственную, о нем можно сказать, что он ненавидит Бога. Конечно, он ненавидит не Его Самого, но – заповеди Его, которые нарушает. Но ведь Бог есть наша жизнь, а Его воля – наша пища, хлеб нашей жизни. Ненавидеть жизнь – значит войти в смерть, а потому и благоразумие плоти есть смерть.

Спасло меня только невежество. После крещения я жил так же, как и до него, и оказался в положении тех, кто презрел Бога, потому что больше, чем Его, любил мир и собственную плоть. А поскольку именно здесь было мое сердце[342], то я был обречен подпасть смертному греху, потому что почти всё, что я делал, благодаря моей привычке прежде всего угождать самому себе, ослабляло и заглушало действие благодати в моей душе.

Но ничего этого я тогда не понимал. Пережив глубокое интеллектуальное обращение, я полагал, что полностью обратился. Ведь я верил в Бога, в учение Церкви, был готов ночи напролет спорить о них со всеми приходящими, и потому вообразил, что я-то точно ревностный христианин.

Но интеллектуального обращения недостаточно. Пока воля, domina voluntas [343], не принадлежит целиком Богу, умственное обращение обречено оставаться шатким и ненадежным. Потому что, хотя воля не может заставить ум видеть предмет иначе, чем он есть, но может отвратить его от предмета и помешать вообще размышлять о нем.

Где была моя воля? «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»[344], а я не собирал себе сокровищ на небесах. Все они были на земле. Я хотел быть писателем, поэтом, критиком, преподавателем. Я хотел наслаждаться всеми радостями ума и чувств, и для того, чтобы получать эти радости, без колебаний ставил себя в положение, которое, я знал, приведет к духовной катастрофе. Хотя в целом я был столь ослеплен собственными амбициями, что никогда толком не задумывался об этом, до тех пор, пока не стало слишком поздно, и урон был нанесен.