Дэн и сам обладал огромным запасом простоты, кротости и праведности, и это впечатление только усиливалось чуть жестковатой линией квадратного подбородка. Вот он сидит за столом, невысокий коренастый человек, внешне напоминающий добродушного боксера-профессионала, улыбается и с поистине детской радостью и ангельской простотой рассказывает о «Сумме теологии».

У него был низкий голос, и, рассказывая, он чуть извиняющимся взглядом обводил лица слушателей в поисках признаков понимания, и находя их, удивлялся и радовался.

Очень скоро я с ним подружился, рассказал о дипломной работе и идеях, над которыми пытался работать, и он их одобрил. Он сказал, что сразу почувствовал то, от понимания чего я был далек – что у меня по сути «августинианский» склад ума. Я еще не последовал совету Брамачари почитать св. Августина и потому не понял, что эта оценка могла бы задать верное направление моим занятиям, поскольку она не была облечена в форму совета или предложения.

Конечно, слово «августинианский», услышанное от томиста, не всегда можно счесть комплиментом, но в устах Дэна Уолша, настоящего католического философа, это был действительно комплимент.

Он, как и Жильсон, обладал редчайшей и удивительнейшей добродетелью – подниматься над мелкими различиями школ и систем и видеть всю католическую философию в ее целости, в единстве разнообразия и истинной кафоличности. Другими словами, изучая св. Фому и св. Бонавентуру и Дунса Скота, Дэн видел, что они дополняют и углубляют друг друга, и каждый из них проливает свой свет на одни и те же истины с разных точек зрения, и не ограничивал католическую философию и богословие рамками одной школы, одной позиции, одной системы.

Я молюсь Богу, чтобы Церковь и наши университеты воспитывали больше таких философов, как Дэн, поскольку есть нечто удушливое и интеллектуально мертвящее в учебниках, которые ограничиваются поверхностным обзором философии в соответствии с принципами томизма, а все остальное отметают прочь двумя-тремя сомнительными аргументами. Мне кажется стыдным и очень опасным учить католических философов противоречить друг другу и готовить их к мелочным озлобленным спорам. Это неизбежно сужает их взгляды и иссушает дух, который должен животворить в них философию.

Вот почему услышать «августинианский» от Дэна Уолша было комплиментом, несмотря на традиционное противостояние томистской и августинианской школ, особенно если под этим словом понимать не только мыслителей, принадлежащих к определенному монашескому ордену, но всех интеллектуальных последователей св. Августина. Это огромный комплимент – если тебя причислили к тем, кто участвует в духовном наследии св. Ансельма, св. Бернарда, св. Бонавентуры, Гуго и Ришара Сен-Викторских[325] и Дунса Скота. Слушая курс Уолша, я постепенно понял, что он имел в виду то, что по складу своего ума я тяготел не столько к интеллектуальному, диалектическому, спекулятивному по своему характеру томизму, сколько к духовному, мистическому, стихийному и практическому пути св. Августина и его последователей.

Лекции Уолша и дружба с ним были для меня очень полезны и подготовили меня к тому шагу, который я намеревался сделать. Но все-таки я решил пока не говорить ему о своем желании стать священником.

В начале ноября я думал только о том, чтобы принять крещение и, наконец, войти в сверхъестественную жизнь Церкви. Несмотря на все мои обучение, чтение и беседы, я очень слабо понимал то, что именно должно было во мне совершиться. Я собирался ступить на берег у подножия огромной семиярусной горы Чистилища, более крутой и труднодоступной, чем я мог вообразить, и совсем не имел представления о восхождении, которое мне предстояло совершить.

Важно было начать подъем. Таким началом и стало крещение, великодушный дар Бога. Хотя меня крестили условным крещением[326], я надеюсь, что Он по Своей милости омыл водами купели грехи и кары, накопленные мной за двадцать три года жизни, и позволил мне начать все заново. Но мои природные немощи и порочные привычки мне еще предстояло преодолеть.

В конце первой недели ноября отец Мур сообщил мне, что мое крещение состоится семнадцатого. В тот вечер я вышел из дома настоятеля счастливый и довольный как никогда. Я заглянул в календарь посмотреть, память какого святого приходится на этот день, там стояло имя святой Гертруды.

Лишь в последние дни перед освобождением от рабства смерти мне была дана благодать ощутить до некоторой степени собственную слабость и беспомощность. Не то чтобы меня внезапно осенило, но в конце концов я действительно понял, насколько я жалок. В ночь на пятнадцатое ноября, в канун крещения и первого причастия, я лежал в постели без сна и боялся, что завтра что-нибудь пойдет не так. Я расстроился, чувствовал себя совершенно беспомощным, и в довершение всего на меня накатил страх, что я не смогу выдержать евхаристический пост. Нужно было всего лишь не есть и не пить в промежутке от полуночи до десяти утра, но неожиданно этот маленький акт самоотречения, который в реальности есть не более чем знак, жест доброй воли, вырос в моем воображении до таких размеров, что стал представляться чем-то совершенно непосильным, – словно мне предстояло обходиться без пищи и воды десять дней, а не десять часов. Наконец мне хватило ума понять, что это одна из уловок сознания, с помощью которых наша природа, не без помощи дьявола, пытается нас смутить и избежать того, что требуют от нее разум и воля, – поэтому я отмахнулся от этого и уснул.

Утром я проснулся и, поняв, что забыл спросить отца Мура, не противоречит ли евхаристическому посту чистка зубов, на всякий случай не стал их чистить, потом столкнулся с той же проблемой в отношении сигарет и подавил желание курить.

Я спустился по ступеням на улицу и пошел навстречу своей благословенной казни и возрождению.

Небо было ясное и холодное. Вода в реке сияла стальным блеском. По улице гулял свежий ветер. Был один из тех осенних дней, которые полны ликования и жизни, созданы для великих начинаний, но я был не особенно воодушевлен, потому что в моем уме все еще сидели смутные полуживотные опасения вещей внешних по отношению к тому, что будет происходить в церкви: а вдруг во рту у меня пересохнет, и я не смогу проглотить гостию[327]? Что делать, если это случится? Я не знал.