Как можно убедиться, в подлинном тексте договора, приведенного Полибием, не шло речи о том, кому владеть Италией после войны, да и обязательства союзников по отношению друг к другу были достаточно общими, без каких-либо конкретных гарантий. Не было и сколько-нибудь разработанного плана совместных действий, только основные намерения. Тем не менее для Ганнибала это был крупнейший прорыв на дипломатическом фронте: впервые его союзником стало по-настоящему сильное государство вне пределов Италии.

Однако добиться осуществления договора оказалось совсем не просто. Прежде всего, следовало, чтобы его утвердил сам Филипп V, для чего вместе с его посольством в Македонию от лица Ганнибала поехали Гисгон, Бостар и Магон. С ними произошла почти та же история, что и на пути послов в карфагенский лагерь, но на этот раз ее итог был другим. Корабль, на котором они пытались вернуться, был перехвачен римской эскадрой, охранявшей побережье Калабрии, и его экипаж был приведен к префекту флота Публию Валерию Флакку. Ксенофан вновь попытался представить себя посланником от Филиппа к римлянам, но пунийская одежда сопровождавших его доверенных Ганнибала навела на подозрения, и дальнейшие расспросы выявили истину. Послы были схвачены, разъединены и отправлены в Рим, каждый на отдельном корабле (Ливий, XXIII, 34, 2–10). Хуже всего для Ганнибала было то, что утвердить договор с Филиппом не удалось, зато римлянам стало известно его содержание и они могли подготовить ответные меры. Эскадра Публия Валерия Флакка была усилена до пятидесяти кораблей, с которыми ему было поручено провести разведку, и в случае подтверждения агрессивных намерений Македонии предотвратить атаку Филиппа поручалось претору Марку Валерию Левину (Ливий, XXIII, 38, 7–12). Учитывая патологический страх македонского царя перед римским флотом, этого могло оказаться вполне достаточно, чтобы не опасаться попыток высадки десанта с его стороны. Правда, одному из захваченных кораблей на пути к Риму все же удалось ускользнуть от сопровождения и вернуться в Македонию. Филипп узнал о судьбе посольства, но обстоятельства заключения мира остались для него неизвестными, поэтому он отправил в Италию новую миссию, которой удалось без помех добраться до Ганнибала и привезти договор. Но время было упущено, лето кончилось, и начинать совместные действия было уже поздно (Ливий, XXIII, 39, 1–5).

Война разрасталась, охватывая все новые территории и народы Средиземноморья. Племенная аристократия Сардинии уже давно мечтала избавиться от успевшего за двадцать лет опостылеть римского правления. Сарды страдали от необоснованных жестокостей пришлой администрации, их истощали налоги и хлебные поборы, так что все было готово для общего восстания. Теперь момент для этого казался подходящим, и делегация сардской знати тайно прибыла в Карфаген с рассказом о положении на острове. Сложившиеся обстоятельства особенно благоприятствовали пунийской интервенции, потому что римских войск на Сардинии было относительно немного, командовавший ими претор Авл Корнелий уехал в Италию, а новый еще не прибыл.

Овладение Сардинией действительно сулило пунийцам немалые выгоды, так как остров представлял собой отличный плацдарм для нападения на Италию и переброски подкреплений армии Ганнибала. Взвесив все свои возможности, карфагеняне решили направить армии в Сардинию и Испанию, которая после победы Сципионов грозила окончательно перейти римлянам. В Испанию был отправлен Магон с шестьюдесятью кораблями, которые несли двенадцать тысяч пехоты, тысячу пятьсот всадников, двадцать слонов. Кроме того, для вербовки наемников Магона снабдили тысячей талантов серебра. Сардинской экспедицией было поручено командовать Гасдрубалу Плешивому; его войско лишь немного уступало по силе группировке Магона (Ливий, XIV, 32, 5–12).

Но и римляне тоже были оповещены о шаткости своего положения на Сардинии и понимали, что находившегося там гарнизона не хватит в случае вражеского вторжения. Для его усиления сенат постановил направить туда пять тысяч пехоты и четыреста кавалеристов под командованием Тита Манлия Торквата, который в свое время, будучи в должности консула, уже завоевывал Сардинию.

Как оказалось, и римская, и карфагенская экспедиции на остров снаряжались и выходили в море почти одновременно, но римлянам повезло больше: эскадра Гасдрубала Плешивого была застигнута сильной бурей и отнесена к Балеарским островам, где долго оставалась для необходимого ремонта. Это дало Манлию Торквату столь нужную фору, которой он не замедлил воспользоваться. Он высадился у города Каралы на южном побережье острова (теперь Кальяри), вооружил матросов для войны на суше и принял командование над войсками, которые были размещены на Сардинии раньше: всего двадцать две тысячи пехотинцев и тысяча двести всадников. С этими силами Торкват немедленно пошел в наступление, и вновь на редкость удачно по времени, так как вождь восставших Гампсикора находился тогда вдали от своих войск, в землях исконного населения Сардинии, т. н. «сардов в козьих шкурах», которых тоже хотел привлечь к участию в войне. Командовавший в отсутствие Гампсикоры его сын Гост необдуманно повел сардов в бой и потерпел сокрушительное поражение: он потерял около трех тысяч убитыми и восьми сотен пленными. Уцелевшие бежали к городу Корн на западном берегу острова.

Восстание можно было бы считать подавленным, однако в этот момент Сардинии наконец достигла эскадра Гасдрубала Плешивого и его войска объединились с отрядами Гампсикоры. Узнав о подходе карфагенян, Манлий Торкват отступил к Каралам, что на некоторое время отдало инициативу в руки Гасдрубала, который, пользуясь советами Гампсикоры, опустошил земли римских союзников и продвигался к Каралам. Однако дойти до города ему не удалось, Манлий Торкват вышел навстречу, и после нескольких незначительных схваток произошло генеральное сражение, решившее судьбу острова. Первыми натиск римлян не выдержали сарды, составлявшие один из флангов войска Гасдрубала Плешивого, после чего карфагеняне, которые по ходу битвы держались стойко, были окружены и разгромлены. Погибли двенадцать тысяч сардов и карфагенян, три тысячи семьсот были пленены, а в качестве трофеев римлянам достались двадцать семь знамен. В числе пленников оказался и сам Гасдрубал Плешивый, а также близкий родственник Ганнибала Магон и Ганнон, которого считали инициатором всего восстания. Судьба Гампсикоры тоже была печальна: его сын погиб в битве и сам он, спасшись с несколькими всадниками, покончил с собой, узнав об этом. Римская армия прошла по всему острову, захватывая отложившиеся ранее города, взимая дань и забирая заложников, после чего вернулась в Каралы и с добычей переправилась в Италию (Ливий, XXIII, 34, 10–17; 40; 41, 1–7).

Примерно в это же время карфагеняне смогли прочувствовать ужасы войны уже на собственной территории: начальник римского флота Тит Отацилий предпринял набег на их африканские владения. На обратном пути он, узнав о высадке на Сардинии пунийского десанта, направился к острову и случайно наткнулся на возвращавшуюся оттуда вражескую эскадру с остатками армии. Внезапный бой был успешен для римлян: семь пунийских кораблей были захвачены, остальные рассеялись (Ливий, XXIII, 41, 8).

Кроме известий о карфагено-македонском союзе и угрозе потери Сардинии еще одна крайне неприятная для римлян новость пришла из Сиракуз. Летом 215 г. до н. э., будучи уже глубоким стариком, скончался их самый верный союзник, царь Гиерон II. Его преемником стал внук Гиероним, сын Гелона, которому к тому времени было лет пятнадцать. Объективно судить о личных качествах нового правителя Сиракуз, наверное, невозможно. Тит Ливий, равно как и другие римские историки, характеризует его как юношу порочного, жестокого, кичливого и чуть ли не слабоумного (Ливий, XXIV, 4, 1–2; 5, 1–5). Конечно, трудно ожидать, чтобы в свои годы Гиероним производил впечатление сведущего и хорошо подготовленного политического деятеля, и в его защиту со страниц своего труда выступает Полибий. Он напоминает, что «…он (Гиероним. – Р. Е.) получил власть в детском возрасте, затем прожил не больше тринадцати месяцев и умер. Возможно, что за это время один-другой человек и был подвергнут им пытке, что был умерщвлен кое-кто из друзей его или иных сиракузян, но невероятны ни чрезвычайные беззакония, ни неслыханное нечестие его. Правда, нельзя не признать, что он был нрава крайне своевольного и необузданного, но его нельзя сравнивать ни с одним из вышеназванных тиранов (Аполлодор, Фаларид. – Р. Е.)» (Полибий, VII, 4–5). Исходя из этого можно заключить, что Гиероним, как это часто бывает, унаследовал от своего в высшей степени одаренного деда только результаты его трудов, но не таланты, необходимые для их достижения или удержания. Будучи личностью достаточно заурядной и явно не подготовленный к доставшемуся ему посту, Гиероним просто не мог не стать обычной марионеткой в руках своих опекунов, ведущую роль среди которых играли Фразон и зятья Гиерона Адранодор и Зоипп.