Я смешна, ведь Всадник заботится обо мне. Он позаботится и о ребенке, о нашем ребенке.

Очень надеюсь на это. Он неохотно спас Мамуна, а сколько тысяч других детей погибло в его битвах? Шансов у нас немного…

Я качаю головой, слабо улыбаюсь.

– Просто устала и ненавижу, когда меня тошнит.

Всадник хмурится. Он выглядит встревоженным.

– Отдохни, жена. Тебе это нужно. Попрошу кого-нибудь принести тебе таз с водой, чтобы тебе было прохладно. Никто, кроме меня, тебя не побеспокоит.

Никто, кроме меня.

Я киваю, кусая щеки изнутри. Он не упоминает о докторе, которым угрожал мне раньше, и я невероятно благодарна за это. Любой врач сразу поймет, какой тупицей я была все это время.

Смотрю на Войну долгим взглядом. Я все еще могу ему сказать. Может оказаться, что все в порядке. Он обещал уберечь меня от смерти. Он никому больше не давал такого обещания. Распространяется ли это и на нашего ребенка?

Может быть… возможно, но какая-то часть меня не уверена, и этого достаточно, чтобы держать язык за зубами. Я не хочу больше никого потерять из-за Всадника.

Война протягивает руку и помогает мне подняться, и я делаю вид, что все в порядке, хотя это не так. Боже, это совершенно не так.

Я беременна.

Этой ночью я, как и всегда, когда хочу обмануть Войну, жду, когда он заснет. Я до боли предсказуема, и сейчас, как и во время нервного срыва утром, я уверена – Война видит меня насквозь.

Однако поздно ночью он ложится рядом со мной, его руки скользят по моей коже, как будто он снова изучает меня. Я закрываю глаза. Сегодня было довольно трудно изображать веселье, и все, на что я сейчас способна, – сделать вид, будто сплю. В конце концов, его руки замирают, дыхание становится глубже. Только тогда я снова могу по-настоящему задуматься о положении, в котором оказалась.

Беременна…

Что мне теперь делать?

Я либо скажу Войне об этом, либо не скажу, но если не скажу… то не смогу оставаться здесь, ведь тогда рано или поздно он сам все поймет. Что же выбрать?

Он может решить, что наш ребенок всего лишь часть мира, который ему приказано очистить.

Мысль об отце, убивающем своего ребенка, кажется настолько абсурдной, что мне хочется смеяться, но так ли это смешно? Войне гораздо проще убивать людей, чем щадить. Лишь моя глупая вера в доброту Войны заставляет меня думать, что он не причинит вреда нашему ребенку. Эта же глупая вера привела меня к мысли, что я могу спасти жителей Эль-Мансуры, но город все равно пал. И эта же вера заставила меня умолять Войну пощадить людей в лагере. И он пощадил Мамуна, но каковы были его прощальные слова?

Не проси меня об этом снова, жена. Тебе будет отказано.

Я поворачиваюсь на спину и смотрю в холщовый потолок.

В прошлый раз он не воскрешал мертвых…

Мои доводы кажутся слабыми даже для меня самой. Желание, чтобы что-то было правдой, еще не означает, что все так и будет. Я вздыхаю. Что сделала бы прежняя Мириам – Мириам, никогда не встречавшаяся с Войной, чтобы спасти свою семью от угрожающей ей беды? Она бы сделала все необходимое.

Я потеряла всех, кого любила. Если все, что Война знает о любви, – это тоска, то все, что знаю о ней я, – это потеря. Но теперь есть крошечный кто-то новый. Тот, кого я могу потерять. Я этого не допущу. Только не снова.

Независимо от того, что я чувствую к Войне, наивно полагать, что он станет лучше, после всего, что сотворил на моих глазах. Война – хороший любовник, может быть, даже хороший партнер, но хороший ли он отец? Не знаю и не собираюсь рисковать, чтобы узнать. Судорожно вздохнув, я наклоняюсь и целую его в губы. Его рука обнимает меня и гладит по спине.

– М-м-м… жена…

У меня перехватывает горло.

Я выскальзываю из его объятий.

– Куда ты? – бормочет он.

Я колеблюсь.

– Просто… иду в туалет, – звучит правдоподобно. Все в лагере ходят по своим делам на улицу.

Тихо собираю нужные вещи и выхожу из шатра. Мое сердце разбивается с каждым шагом на мельчайшие осколки. Я и не думаю о том, чтобы оседлать лошадь. В это время загоны обычно под охраной.

Пойду пешком, пока не доберусь до ближайшего города, через который прошла армия Войны. Тогда у меня будет шанс. Я чувствую себя идиоткой. Без ведома Войны не сбежать. Он всегда наблюдает за мной, охраняет меня, и мне никогда не удавалось от него уйти. Но я не останавливаюсь. Я должна попробовать. Что бы ни случилось, я должна хотя бы дать себе шанс.

Выйти из лагеря легко. Мертвые больше не охраняют шатер, а живых солдат недостаточно, чтобы патрулировать весь периметр. Однако все меняется, как только я ухожу достаточно далеко. Армия нежити Войны теперь размещена здесь, достаточно далеко от лагеря, чтобы запах не был слишком сильным.

Волосы на моих руках встают дыбом при виде неподвижно стоящих тел. Я не могу сказать, в какую сторону они смотрят, но, похоже, что их мертвые глаза обращены ко мне. В следующее мгновение в ноздри ударяет запах. Я закрываю нос рукой, давлюсь. Пять тысяч трупов, гниющих под летним солнцем, источают зловоние. Даже дыша через рот, я чувствую густой гнилостный запах.

Становится еще хуже, когда я подхожу ближе. Никто не пытается остановить меня, никто не поворачивает головы, чтобы посмотреть, как я прохожу мимо. Я подхожу к ним вплотную. Между мертвыми достаточно места, чтобы пройти, не касаясь их, но я все еще жду, что кто-нибудь меня схватит. Ни один из них не шевелится, и я выдыхаю.

Это было слишком просто. Мысль наполняет меня ужасом.

Теперь нужно найти дорогу, любую дорогу. Пока она ведет отсюда, со мной все будет в порядке. На это уходит вечность, но, в конце концов, я все же нахожу тропу. Только тогда бросаю взгляд через плечо… и с ужасом вижу, что метрах в десяти позади меня один зомби бросил своих товарищей и следует за мной.

И тогда я бросаюсь бежать.

Не думаю, что у меня много времени.

До сих пор не знаю, что именно связывает Всадника с его мертвыми солдатами, но подозреваю, что он может видеть их глазами. Может быть, их связь достаточно сильна, чтобы разбудить его, или какой-нибудь зомби возвращается, чтобы разбудить его прямо сейчас. Я не знаю, как они его предупреждают, знаю только, что это неизбежно, и произойдет скорее рано, чем поздно.

Мертвый солдат все еще идет за мной. Он не сократил расстояние между нами, но и не отстает. Я бегу все быстрее. Нужно как можно скорее найти какое-то средство передвижения. Тогда, возможно, у меня будет шанс оторваться от зомби, а значит и от Войны.

Одна мысль о Всаднике сокрушает меня. Во всем виновато мое «доброе сердце», как бы он сказал. Оно тоже это ненавидит. С каждым моим шагом оно кричит, что я идиотка, если решила сбежать, идиотка, если решила уйти. Оно верит в лучшее, что есть в Войне, поэтому я игнорирую его. Всем известно, что сердца – идиоты.