Ривка откинулась назад, глубоко вздохнула, потом зажгла две свечи, поставила их ближе к себе. Рейчел решила, что она, вероятно, молится или вспоминает минувшие праздники, но девочка подняла голову и благоговейно начала:

– Barukh atah Adonai Eloheynu Melekh ha’olam asher kidshanu bidevaro uvishmo anakhnu madlikim haneyrot shel yom tov… Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка вселенной, освятивший нас своими заповедями и повелевший нам совершать «бдикат хамец»!

Еда застряла в горле у Рейчел, когда она, как завороженная, слушала Ривкину молитву. «Я прожила целую жизнь и не знала о существовании подобных вещей». Рейчел оглядела членов своей семьи, севших в кружок: бабушку, Лию, Фридриха и маленькую Амели, чьи глазки доверчиво поблескивали в свете свечей. Они не были евреями, но в этой домашней службе для них было нечто священное – Рейчел видела это по их лицам, по сдерживаемым слезам. «А что имел в виду Фридрих, когда говорил, что Иисус наш жертвенный агнец? И Ривка – она еврейка. Как она может праздновать Песах с христианами, после того, как такие же солдаты, как Фридрих, арестовали и, может, даже убили ее семью? Как ей удалось наладить связь с моей семьей, почему у меня это не получается?»

Когда ужин закончился и свечи догорели, Рейчел услышала, как Ривка прошептала себе под нос:

– В следующем году…

– В следующем году? – спросила Рейчел и потянулась к ее руке.

Ривка, заливаясь слезами, в ответ схватила ее за руку.

– В следующем году в Иерусалиме!

* * *

Поздно вечером, когда остальные готовились ко сну, Рейчел подоткнула одеяльце Амели. Малышка быстро уснула, засунув в рот большой палец. И только тогда Рейчел повернулась к Ривке.

– Я не очень-то поняла этот Песах. Каким образом он связан с Иисусом?

– Между Песахом и христианским Иисусом связи действительно нет: здесь речь идет о нашем бегстве из Египта и защите нашего Бога. В тот вечер, когда первенец…

– Это я поняла, правда. Но что имел в виду Фридрих, когда сказал, что Иисус наш жертвенный агнец? О том, что нас омыла Его кровь?

Ривка вздохнула.

– Мой брат тоже в это верил.

– Твой брат? Ты хочешь сказать…

– Мой брат верил, что Иисус – Мессия, и не только в это, но и в то, что Он – Сын Божий, что Он – искупление за наши грехи… за грехи во всем мире.

– Еврей-христианин?

Ривка кивнула.

– Да наплевать нацистам на это! «Рожденный евреем навсегда евреем останется», – говорили они.

Девочка фыркнула.

– «Избранный народ»! Избранный для гонений! Пусть изберут кого-то другого!

– Но твои родители…

– Традиционного вероисповедания…

– А они знали, что твой брат?..

– В тот вечер, когда он в этом признался… был шабат, через два месяца после моей бар-мицвы – совершеннолетия. Мы зажгли свечи – в серебряных канделябрах, которые, как обещала моя мама, однажды станут моими. Их тоже украли те свиньи. – Ривка запнулась.

Рейчел отвернулась, пока девочка вытирала слезы. Текли минуты.

– Мой брат произнес молитвы. Мы поели. – Ривка смотрела куда-то вдаль, вспоминая прошлое. – Брат признался, что помогал нашим людям покинуть Германию, что он может сделать всем нам паспорта. Он научился их подделывать – брат показал мне, как это делается. Он убеждал родителей уехать, но они даже слушать об этом не хотели. Они думали, что все не может быть настолько плохо, что травля скоро прекратится.

Когда мой брат увидел, что у него не получается их убедить, он сообщил нам еще более ошеломляющие новости. Сперва мы даже не поняли. Он говорил о своих друзьях-неевреях, об их Kirche[46] – как он один раз ходил туда с ними, на спор. Отец был чернее тучи, а мама все пыталась сменить тему разговора.

– Но Яков сказал, что узнал о таких вещах, о которых даже не предполагал раньше. Он увидел, что этот Иисус, этот Иешуа, – настоящий Мессия. Яков пытался убедить родителей сходить с ним в церковь, послушать слова пастора. И прежде чем брат успел договорить, отец взвыл и порвал его рубашку. Он выгнал Якова из дома, из семьи, потом повернулся спиной, пока за братом не закрылась дверь. Мама рыдала, как на похоронах. На следующий день пришел раввин, и мы целую неделю скорбели о Якове. После этого мои родители запретили даже имя его упоминать.

– Навсегда?

Ривка побледнела в свете свечи и покачала головой. Прошло мгновение, и она хрипло прошептала:

– Я ослушалась их. Единственный раз на моей памяти я восстала против желания родителей.

Рейчел ждала продолжения.

– Однажды вечером я рано легла спать, притворилась, что сплю. Когда в доме все затихло, когда я услышала храп mein Vater, я выскользнула из окна спальни и спустилась по дереву вниз. Я побежала к своей подружке Анне. Там меня ждал Яков. – По лицу Ривки катились слезы.

– Значит, с твоим братом все в порядке? Ты знаешь, где он сейчас? – Рейчел поверить не могла, что Ривка так долго молчала об этом.

Но девочка покачала головой, шмыгнула носом.

– Nein, nein. Анна жила на одной улице с нашей семьей. Она нееврейка, но хороший друг. Уже не в первый раз она устраивала встречи нам с Яковом. Мы разговаривали – драгоценные минуты пролетали, как мгновения, – когда услышали визг тормозов: в начале улицы остановился грузовик. В это время, посреди ночи, на улицу выходить запрещено – комендантский час. Мы услышали лай собак и сразу все поняли. Нацисты бегали от дома к дому, колотили в двери, отдавали приказы, искали евреев, вытаскивали их прямо из постелей.

Рейчел сглотнула.

– Анна спрятала бы нас обоих, укрыла бы под лестницей. Но Яков толкнул меня под лестницу и настоял на том, чтобы я сидела там до самого утра, а сам поспешил домой – предупредить родителей. – Ривка залилась слезами.

– Его тоже забрали?

Девочка кивнула и повторила:

– Всем плевать на то, что он обратился в христианство.

– Верно, плевать, – прошептала Рейчел, вспоминая исполненные ненависти, напыщенные тирады Гитлера, отцовские догмы, порочащие любые расы, если только в документах нельзя «на законных основаниях» поставить штамп: «истинный ариец».

– Но мне кажется, – произнесла Ривка, – что это имело большое значение для Якова. Он обратился в другую веру не потому, что хотел спастись. Он действительно верил – всей душой. Я думаю, в конце концов он даже обрадовался, что его забрали вместе с родителями. Той ночью он признался, что подозревает: его скоро арестуют, и очень хотел последний раз увидеть маму и папу, рассказать им то, что узнал о Мессии Иешуа. Убедить их тоже поверить.

– Очень храбрый поступок – предупредить родителей. Он мог бы спрятаться.