– Я долго злилась на Якова за то, что он ушел и оставил меня, зная наверняка, что его арестуют. Но теперь я тоже считаю, что он поступил храбро. – Ривка помолчала. – А еще я думаю, что его подвигла на этот поступок любовь к Иешуа и к нашим родителям. Я только надеюсь… Надеюсь, что наш отец простил Якова… и полюбил его снова.

– Не отчаивайся! Возможно, когда все это закончится…

Но Рейчел не смогла договорить. Она сама не верила своим словам.

Ривка промолчала. Она легла на тюфяк и отвернулась. Амели заворочалась во сне. Свеча догорела.

Рейчел тоже легла, погладила Амели по головке и стала смотреть в темный потолок, пока не исчезли последние тени от пламени гаснущей свечи. Девушка не знала, что это означает и как все сложить в цельную картинку – только чувствовала, что какая-то связь существует. То, что рассказывала Ривка о своем брате, походило на любовь, любовь к Иисусу, которая заставляла бабушку, Фридриха, Лию, разумеется, курата Бауэра и, вероятно, Джейсона помогать стольким людям… помогать и самой Рейчел. Внутри них было что-то, что заполняло их до пределов, пыталось найти выход, заставляя делиться своими знаниями, настойчиво подталкивая спасать других, даже ценой собственной жизни. Именно об этом писал Бонхёффер как о «высшей милости».

Рейчел вздохнула и закрыла глаза. Это было выше ее сил. Она не понимала, почему не чувствует того, что испытывают они, не видит того, что они видят. Она не хотела попасть впросак. Это было бы так же бесполезно, как отцовская псевдонаука. Но чем больше Рейчел над этим размышляла, чем больше читала, находилась рядом с этими людьми, видела, как они живут, во что веруют, тем больше понимала, что есть в этой вере что-то настоящее и дающее опору. Что бы это ни было – Рейчел сбережет это чувство.

51

Наступил май. Джейсон продолжал тревожиться из-за снимка Рейчел и Амели. Каждый день он боялся, что Шлик или кто-то из его приспешников случайно наткнется на эту обложку, и гадал, вернется ли штурмбаннфюрер в Обераммергау.

Долго мучиться и гадать не пришлось: Джейсона откомандировали назад в Берлин, где слухи уже невозможно было скрывать. Напряжение на Вильгельмштрассе стало почти осязаемым: журналисты сидели как на иголках, готовые выехать из страны по первому требованию. Куда Гитлер нанесет следующий удар: на Голландию, Бельгию, Швейцарию, на линию Мажино?[47]

После долгого дня разочарований и топтания на тротуаре в надежде получить комментарии от гестапо по поводу одной истории, которую никто не хотел признавать, Джейсон швырнул рабочий блокнот и ручку на стол и устало опустился в кресло. Но ему тут же было велено через час освещать официальный ужин в посольстве. Джейсон застонал.

Питерсон, редакционный фотограф, сочувственно пожал плечами:

– Прости, приятель. Приказ главного редактора.

– А почему я? У нас же Элдридж освещает светские мероприятия.

– А ты не знаешь? Элдридж удрал – свалил в Штаты.

– Когда?

Джейсон не мог поверить. Элдридж ни за что не уехал бы из Германии, пока здесь столько горячих новостей.

– На прошлой неделе. Его пригласили в «Чикаго трибьюн».

Джейсон присвистнул.

– Повезло! Будет работать неподалеку от родного города.

Питерсон кивнул.

– Он даже не раздумывал над предложением – сразу согласился.

– А почему его пригласили?

Джейсон знал, что Элдридж хороший журналист, но никогда не думал, что он настолько «ценный кадр».

– Как я понимаю, во многом благодаря какой-то удачной фотографии.

– Которую, без сомнения, проявлял ты. – Джейсон намеренно иронизировал.

– Нет. Он сам ее проявлял, хотя, должен признаться, снимок сделан скорее в твоем стиле, чем его: «Баварская Мадонна с ребенком» – так они его назвали. Очень сентиментальный снимок. Несомненно, он привлек внимание.

Джейсон выпрямился. Он впервые слышал эту историю о фотографии, но сразу понял, что такое вполне могло быть. Янг молился, чтобы снимок вызвал интерес только у американцев и Элдридж так и остался за океаном, подальше от Обераммергау, Рейчел, самого Джейсона. У Янга не было ни малейшего желания сидеть с ним в одной камере или болтаться на одинаковых веревках и быть свидетелем того, как этот подлец вопит и извивается. А Джейсон не сомневался, что Элдридж будет вопить как резаный, если его начнут допрашивать. Пусть лучше уж так. Если бы его поймали, Рейчел, Амели, курат Бауэр, да и вся налаженная сеть повалилась бы, как костяшки домино.

Джейсон без лишних слов описал официальный ужин.

Через два дня его послали в командировку в Британию, где пост премьер-министра покинул Невилл Чемберлен, а на его место пришел Уинстон Черчилль. Гитлер начал наступление на Нидерланды, Бельгию и Люксембург.

Нечесаный, немытый, с трехдневной щетиной, Джейсон кричал основные положения своей статьи по телефону в Нью-Йорк. Связь была отвратительной.

– Германия вторглась в Нидерланды, Бельгию и Люксембург, где Гитлер заявил, что «является гарантом нейтралитета бельгийцев и датчан».

В коммюнике Германии, которое принесли в редакцию, было написано: «С настоящего момента на каждую бомбежку мирных жителей Германии немецкие самолеты дадут пятикратный ответ по городам Великобритании и Франции».

* * *

Лия слышала новости, но проблемы с рейхом ожидали ее дома. Уже давно День матери в Германии стал для нее сложным испытанием, но еще никогда не был таким унизительным, как сейчас. Почетный крест публично вручался женщинам, которые родили четырех и больше здоровых детей для рейха. Стыд, если немка не родила ни одного, позор, от которого так просто не отмахнуться, который не пройдет мимо Женской нацистской партии. Лия изо всех сил старалась улыбаться, стоять с высоко поднятой головой, когда женщины Обераммергау шествовали из церкви, гордо демонстрируя свои почетные медали.

Во дворе церкви Лия подняла голову и наткнулась на взгляд Максимилиана Гризера, исполненный сострадания. От неожиданного проявления сочувствия женщина оступилась. Фридрих подхватил ее за руку. Когда они выпрямились и продолжили путь, Лия заметила, как презрительно смотрит Максимилиан на ее мужа – этот взгляд еще больше встревожил ее.

Рука Фридриха продолжала лежать у Лии на талии. Но у бабушки дома, оставшись в комнате одна, Лия дала волю слезам.

Лия видела, что бабушка пытается удержать остальных обитателей дома на кухне, чтобы отвлечь их внимание от внучкиной комнаты. И была несказанно ей благодарна.

Но чуть позже, когда в дверь негромко постучали и в комнату осторожно протиснулась Амели, Лия испытала еще бóльшую благодарность. Ничьи объятия не наполняли ее сердце любовью так, как обвившиеся вокруг ее шеи ручки Амели. Эти двое были нужны друг другу, и потому объятия малышки были еще приятнее. У Лии не было слов, а Амели слова были не нужны. Те несколько жестов, которыми они обменялись, показались бы кому-то странными. Через какое-то время к их радостному дуэту примкнул Фридрих. И Лия молилась, чтобы так было всегда.