— Я упросила, он не хотел меня связывать. И раньше не хотел, эта угроза висела над ним.

— Выдержите?

— Лишь бы он выдержал. Он и за эти полгода стал совсем другим. Душа разрывается.

— Вот этого не надо. Если хотите выносить и родить здоровенького — спокойствие, ровное настроение. Вот мой мобильный. В любое время.

Алексей приехал неожиданно. Свидание ему разрешили в обычной комнате, и Олег смог позвонить Кате. Она была дома, раздался звонок. И вдруг! Она не могла опомниться, только твердила:

— Олег! Олег! Олег!

Жизнь бывает разная. И такая бывает жизнь.

Потом она всё же не выдержала, а ведь не хотела сообщать в письмах:

— Олежа, я беременна, знаешь. У нас будет девочка!

— Ну, что с тобой делать!

— Лучше скажи, чего не делать, но это не про тебя, — засмеялась она.

Он опешил. Была секунда молчания. Его ли это Катя, маленький послушный лягушонок? И чтобы скрыть смущение, понёс:

— Поговори у меня! Забыла, чему я тебя учил?

— Ничего я не забыла, ни одной минуты, ни одного слова! Всё, что захочешь, Олег! Да, да, да, Олег!

— Вот это не сейчас, я и так месяц не буду спать.

— И я месяц спать не буду, Олежа, голос твой услышала. Я привезу тебе доченьку на следующее свидание. Посмотреть ещё не сможешь, а потрогать — сколько захочешь, пусть почувствует руку твою и растёт спокойно, будет знать, что есть папа…

— Хоть с третьим подожди до моего возвращения! Как ты там одна с маленькими!

— Да не одна я, и мама, и тётя Вера. Максимка в садик пошёл. Видел бы ты, как он там командует, лидер. Какое счастье, что ты смог позвонить!

Я не хотела в письмах, как я тебя люблю. Вспомни, что я тебе говорила на Острове. Я это повторяю тебе каждый вечер, слово в слово. И повторю, когда вернёшься — до последней клеточки!

— Катя, Катя, Катя!

Ему было плохо. В тюрьме хорошо только уголовникам, для которых она — дом родной, место отдыха.

И терпимо, можно сказать, для тех, кто уже забыл, что такое быть человеком. Стал жить по тюремным законам, не думая, принимая жизнь такою, какая она есть.

Это у него было ещё впереди. Пока он сжимал зубы, терпел, Ночью с отчаяньем представлял бездну такой нечеловеческой жизни. Умереть — было легче всего. Но Катя… Ещё хоть раз увидеть её, почувствовать, вдохнуть родной запах… напиться.

Она была соломинкой, хрупкой соломинкой, которая держала его в этой невыносимой пучине. Он ждал очередного свидания, и только это держало его на плаву.

Ещё два свидания были долгожданным горьким счастьем. Он притрагивался к её животу. И не чувствовал радости от этого нежданного подарка судьбы. Катина радость не откликалась в его душе.

Максимка был счастьем, немыслимым, он соединял их с Катей, а эта девочка разъединяла, отнимала её.

Но он молчал. Об этом он тоже молчал. И о себе, и о ней. Ни одного вопроса о фирме.

А она говорила, говорила в пустоту…

И опять камера видела её. Беременную! Даже Седой не выдержал:

— Ну, ты даёшь, Красавчик! Работает машинка, работает пока…

Катя жила на разрыв. На фирме с её подачи запустился огромный маховик. Небольшая успешная фирма превращалась в настоящий концерн. Шла огромная стройка и в Пскове, и в Питере. Строили подрядчики, но требовался постоянный контроль. Олег, конечно, был прав, с увеличением ассортимента нужны современные склады.

Слава поехал в большой концерн в Германии. У него закружилась голова. Это была совсем другая организация производства! Заказал проекты той же фирме. Послал на стажировку дипломников университета — с контрактом на трёхлетнюю отработку в Пскове. Был нормальный производственный цикл — от художников к технологам, и в серию, одна позиция за другой. Каждый месяц — новый каталог, а Катя… Катя почти вышла из строя. Если в чём-то её можно было заменить, то не здесь.

Беременность была тяжёлой. На шестом месяце она уже работала дома.

У Славы появились неожиданные обязанности, которые он сам взвалил на себя. Заезжал за Максимкой и отвозил в садик. После работы привозил домой. Максимка, как любой мальчишка, лишённый общества собственного отца, тянулся к чужому мужчине, радовался его приходу:

— Дядя Слава, я готов, я позавтракал, поехали! А можем немного ещё поездить по дороге? А на обратном пути — можно, я покатаюсь на качелях?

Катина мама оживилась, оставляла обедать — чем накормят в кафе!

Катя ничего не могла изменить.

И за продуктами с Верой в выходные ездил. Для него Катя оставалась прежней. Он словно не замечал ни большой живот, ни подурневшее лицо с отёками под глазами. Как ещё он мог облегчить ей жизнь…

На седьмом месяце её положили на сохранение. Он настоял, чтобы каталоги не обновлялись по техническим причинам, и запретил ей работать.

Обманывал себя, что делает это всё по просьбе Олега Сергеевича. Просто успокаивал так свою совесть.

Девочка родилась слабенькая, плакала непрерывно.

Максимка в её возрасте плакал редко, но требовательно, на весь дом. Леночка — тихо и горько, ничего не требуя, просто жалуясь, как ей плохо одной. Мама, где ты? Никто не может тебя заменить, никакие бабушки с погремушками…

И Катя мгновенно брала её на руки.

К Олегу поехала на короткое свидание, когда Леночке было четыре месяца.

Он был обижен до глубины души. Так бывает и в нормальных семьях — мужья, избалованные вниманием, чувствовавшие себя центром мироздания, вдруг оказываются на втором плане. Главное — маленький, кроха, всё внимание, все эмоции — ему…

Катя не знала, как себя вести, как ему объяснить, что еле вырвала для него эти несколько часов за долгое время…

— Вот, я тебе Леночкину фотографию привезла, смотри.

— Грустная она какая-то. Улыбается вообще?

— Только у меня на руках. Стоит положить в кроватку — плачет. Слабенькая очень. Максимка был тяжёленьким в четыре месяца. А она медленно набирает вес.

— Ещё одна плакса в доме. На работу не собираешься?

— Какая работа! Дома работаю, когда она спит.

— Ты всё время смотришь на часы. Зачем приехала?

— Мы так давно не виделись, Олежа…

— Ты же не видишь меня. У тебя все мысли в Питере!

— Она такая кроха беззащитная…

— Поезжай домой, не тяни время. И не приезжай до года, только дёргаешь себя и меня.

Проплакала сама всю дорогу. А Леночкин тихий плач скорее почувствовала, чем услышала, ещё на лестничной площадке.

Говорила, говорила ей что-то ласковое, пока не могла взять на руки, отмывалась и переодевалась после тюрьмы.