“А знаешь, они называются Сандиа, потому что имеют форму арбузов[239]”. “Нет, – сказала я, – это из-за цвета”. Мы спорили об этом на первом свидании и еще сто раз. Он засмеялся и поцеловал меня, сладко-сладко. Теперь он в хорошем настроении. Вот в чем вся подлость наркотиков, подумала я. Они действуют. Мы сидели, глядя, как над полем носятся козодои.

– Лапша, не глотай ты больше этот терп. Я заначу остальные бутылочки, буду их тебе давать, только когда поплохеет. Идет?

– Идет, – он меня не слышал. – Бето должен был разжиться в Хуаресе, у Ла Начи. Мэл сейчас там. Он его проверит. А привезти не может. Не может пересечь границу. Я должен послать тебя. Ты – самый подходящий человек. Настоящая гринга, беременная, тише воды ниже травы. Ты похожа на порядочную.

Я и есть порядочная, подумала я.

– Прилетишь в Эль-Пасо, до границы доедешь на такси, там тоже возьмешь такси, а потом прилетишь обратно. Без проблем.

Я припомнила, как ждала в машине у дома, где жила Ла Нача, как мне было страшно в том районе.

– Я самый неподходящий человек. Я не могу оставить детей. Мне нельзя в тюрьму, Лапша.

– Никто тебя в тюрьму не посадит. В этом весь смысл. А с детьми Конни посидит. Она знает, что в Эль-Пасо у тебя родственники. Мало ли что срочное. Дети будут рады пожить у Конни.

– А если копы меня остановят, спросят, что я там делаю?

– У нас остался паспорт Лоры. Фотка похожа: может, не такая красивая, но вы обе – gьeras[240] с синими глазами. У тебя будет обрывок бумажки, а на нем написано каракулями “Лупе Вега” и адрес рядом с домом Начи. Скажи, что ищешь свою горничную, что она запропала, что она задолжала тебе деньги… типа того. Просто включи дурочку, упроси их помочь ее поискать.

Наконец я согласилась. Он сказал, что там будет Мэл, чтоб я посмотрела своими глазами, как он будет снимать пробу. “Ты увидишь, качественный он или нет”. Да, я знаю, как выглядит хороший приход. “Только ни за что не оставляй Мэла одного в той комнате. Но уедешь все-таки одна, даже Мэла не бери. Пусть такси вернется за тобой через час. Не давай им вызвать такси для тебя”.

Я подготовилась к поездке, позвонила Конни, сказала ей, что в Эль-Пасо умер мой дядя Гейб. Не могла бы она взять к себе мальчиков на ночь и, может быть, еще на один день? Лапша выдал мне толстый конверт с деньгами, заклеенный скотчем. Я собрала вещи мальчиков. Они обрадовались. Шестеро детей Конни были для них как кузены. Когда я подвела их к двери, Конни шуганула их: идите в дом, а сама вышла на крыльцо, обняла меня. Ее черные волосы были накручены на бигуди – как прическа в театре кабуки. Она была в обрезанных джинсах и футболке, выглядела лет на четырнадцать.

– Мона, мне можешь не врать, – сказала она.

– А ты когда-нибудь ездила?

– Угу, много раз. Но после того, как детей нарожала, – ни разу. Спорим, ты больше туда не поедешь. Береги себя. Я буду за тебя молиться.

* * *

В Эль-Пасо все еще было жарко. От самолета до аэропорта я шла пешком, утопая в мягком гудроне, ощущая памятный с детства запах грязной земли и шалфея. Велела таксисту отвезти меня к мосту, но вначале объехать вокруг пруда с аллигаторами.

– С аллигаторами? Аллигаторы давно дуба дали. Все равно хотите посмотреть Плазу?

– Конечно, – сказала я. Откинулась на спинку сиденья, смотрела, как мимо пролетают кварталы. Кое-что изменилось, но в детстве я каталась по всему городу на роликах, и теперь мне чудилось, что я узнаю каждый старый дом, каждое дерево. Ребенок пинался и потягивался. “Ну что, нравится тебе мой родной город?”

– Чего? – спросил таксист.

– Извините, я говорила со своим ребенком.

Он засмеялся:

– И как – ответил?

Я перешла пешком через мост. Я все еще радовалась просто запаху дыма от дровяных печей и пыли каличе, аромату чили и легкому привкусу серы от сталелитейного завода. Мы с моей подругой Хоуп обожали выпендриваться, когда пограничники спрашивали про наше гражданство. “Трансильванки. Мозамбички”.

– США, – сказала я.

Никто, казалось, не обратил на меня внимания. Но я на всякий случай не стала садиться в такси, ожидавшие у границы, а прошла еще несколько кварталов. Купила и съела dulce de membrillo[241]. Он мне даже в детстве не нравился, зато нравилось, что он продается в коробочке из бальсового дерева и крышка служит ложкой. Рассматривала бесчисленные серебряные украшения, пепельницы из ракушек, Дон Кихотов, а потом все-таки заставила себя сесть в такси и протянуть таксисту бумажку с именем Лупе и неправильным адресом.

– Cuanto?[242]

– Двадцать долларов.

– Десять.

– Bueno.

Теперь я больше не могла притворяться перед собой, что не чувствую страха. Такси ехало быстро и долго. Я узнала безлюдную улицу и оштукатуренный дом. На ломаном испанском попросила таксиста вернуться через час. За двадцать долларов. “О'кей. Una hora[243]».

Подниматься по лестнице на пятый этаж было тяжело. Пузо огромное, опухшие ноги ноют. На каждой лестничной клетке я пыхтела, глотая рыдания. Коленки и руки дрожали. Я постучала в квартиру 43. Открыл Мэл, я заползла в прихожую.

– Эй, милая, что с тобой такое?

– Воды, пожалуйста, – я села на кушетку с грязной виниловой обивкой.

Он принес мне диетическую кока-колу, обтер банку об свою рубашку, улыбнулся. Чумазый, красивый, движется, как гепард. Он уже легенда – сбегал из тюрем, из-под залога. Вооружен и опасен. Он принес мне стул, чтобы я могла задрать ноги, растер мне лодыжки.

– А где Ла Нача?

Эту женщину никогда не называли просто “Нача”. “Ла Нача”, с определенным артиклем, не знаю, что это означало. Она вошла, в черном мужском костюме и белой рубашке. Села за письменный стол. Не поймешь: то ли это мужчина-трансвестит, то ли баба, косящая под мужчину. Смуглая, почти чернокожая, с лицом индианки майя, губы и ногти красила в красно-черный, носила темные очки. Волосы стриженые, блестящие. Не глядя на меня, она протянула Мэлу мускулистую руку. Я передала ему деньги. Увидела, как она считает деньги.

И тогда мне стало страшно, по-настоящему страшно. Я-то думала, что раздобуду наркотики для Лапши. Меня волновало только одно – чтобы он не страдал. Я думала, что в конверте, наверно, толстая пачка десяток, двадцаток. Но Ла Нача держала в руках тысячи и тысячи долларов. Он послал меня не просто за дурью для себя. Я забираю крупную, опасную партию. Если поймают, будут судить за торговлю, а не за употребление. На кого я оставлю мальчиков? Я возненавидела Лапшу.