– Ну и иди в жопу, вылезай прямо тут.

Я подумала: если он скажет, что любит меня, я не вылезу, но он просто сказал: “Мэгги, дай мне посмотреть на твою улыбку”. Я вышла, забрала чемодан с заднего сиденья. Улыбнуться не смогла. Он уехал.

Моя мать – настоящая ведьма: все знает. Я ничего не рассказывала родителям про Джесса. Сказала только, что в школе меня сократили, дети теперь в Мексике, а я ищу работу. Но не провела я там и часа, а мать вдруг говорит: “Ты что, самоубийство задумала? Или как?”

Я сказала им, что совсем приуныла с этим поиском работы, что скучаю по сыновьям. Я думала, что поездка к родителям поднимет мне настроение. Но мне стало казаться, что я отлыниваю от важных дел. Утром мне лучше вернуться в город. Родители мне очень посочувствовали. В тот вечер мы все много выпили.

На следующее утро отец отвез меня в аэропорт имени Джона Уэйна и купил мне билет до Окленда. Все советовал мне устроиться администратором к какому-нибудь врачу – тогда у меня будет страховка.

В момент, когда мне полагалось тонуть, я сидела в автобусе – ехала от станции “Макартур” на Телеграф-авеню. От Сороковой улицы бежала домой, не чуя ног, в ужасе – а если Джесс уже повесился?

Его не было дома. Всюду стояли лиловые тюльпаны. В вазах, консервных банках и мисках. По всей квартире, в ванной, на кухне. На столе – записка: “Мэгги, ты не можешь меня бросить”.

Он подкрался ко мне со спины, развернул меня к себе, прижал к плите. Держа меня за плечи, задрал на мне юбку, стянул с меня трусы, вошел, кончил. Все утро мы провалялись на полу в кухне. Отис Реддинг и Джими Хендрикс. “Когда мужчина любит женщину”. Джесс сделал нам свои любимые сэндвичи. Курятина, майонез, белый хлеб. Без соли. Гадость редкостная. Мои ноги тряслись оттого, что мы столько занимались любовью, скулы ломило от того, что я столько улыбалась.

Приняли душ, оделись, провели ночь наверху – на крыше нашего дома. Не разговаривали. Он сказал только: “Теперь все только хуже”. Я кивнула, прижавшись щекой к его груди.

На следующий вечер пришел Джон, попозже – Джо и Бен. Бен обрадовался, что мы не пьем. Мы не отказывались от выпивки сознательно – просто не пили. Конечно, все расспрашивали про тюльпаны.

– Да так, блин, бесцветность задолбала, – сказал Джесс.

Мы решили взять еды в “Барбекю Флинта” и поехать на пирс в Беркли.

– Жаль, что мы не можем позвать всех на нашу яхту, – сказала я.

– У меня есть яхта, – сказал Джон. – Давайте покатаемся на моей.

Его яхта была не такая большая, как La Cigale, но все равно хорошая. Мы включили мотор, обошли весь залив, освещенный лучами заката. Какая красота: города, мост, водяная пыль. Пришвартовались у пирса, поужинали на палубе. Мимо шел Солли, заметил нас, заметно перетрусил. Мы познакомили его с Джоном, сказали ему, что Джон взял нас в плавание.

Солли заухмылялся:

– Ну и ну, вам, наверно, очень понравилось. Покатались на яхте!

Джо и Бен смеялись. Они были в восторге: как здорово на заливе, какой аромат, какая свобода. Стали толковать, что надо раздобыть яхту и на ней поселиться. Все уже распланировали.

– Ребята, вы чего, а? – спросил Джо. Догадался правильно. Мы трое сидели притихшие.

– Хандра, – сказал Джон. – Я уже год, как купил яхту, а в море выходил три раза. Сегодня – третий. Под парусами не ходил ни разу. Проклятье. У меня неправильные приоритеты. Вся жизнь – коту под хвост.

– А я… – Джесс осекся, покачал головой. Я знала, он расстроился из-за того же, что и я. У Джона яхта настоящая.

* * *

Джесс сказал, что ему неохота идти в суд. Я сказал Карлотте, что заеду за ней спозаранку. В то время[232] бензин жестко нормировался, нельзя было предугадать, сколько простоишь в очереди на заправке.

Я посадил ее в машину на углу, у магазина “Сирс”. С ней был Джесс, бледный с похмелья.

– Здорово, брат. Не волнуйся. Все будет хорошо, – сказал я. Он кивнул.

Она закрыла волосы шарфом. Глаза у нее были ясные, она, казалось, была совершенно спокойна. На ней было платье оттенка “пыльная роза” и лакированные туфли-лодочки, в руках – крохотная сумочка.

– Джеки Онассис идет судиться! Платье идеальное, – сказал я.

Они поцеловались на прощанье.

– Ненавижу это платье, – сказал он. – Когда вернешься, я его заберу и сожгу.

Они замерли, глядя друг на друга.

– Ну ладно, садись в машину. Карлотта, тюрьма тебе не грозит. Я обещаю.

Мы действительно долго просидели в очереди за бензином. Разговаривали обо всем, кроме процесса. О Бостоне. О книжном магазине “Гролье”. О ресторане “Лок-Обер”. О Труро и дюнах. Мы с Черил познакомились в Провинстауне. Я рассказал ей, что у Черил роман на стороне. А я сам не понимаю, какие чувства испытываю. По поводу ее романа и нашего брака. Карлотта положила ладонь на мою руку, сжимавшую рычаг передач.

– Джон, как я тебя понимаю, – сказала она. – Самое тяжелое – когда сама не понимаешь, что чувствуешь. А как только поймешь… что ж, тогда, наверно, тебе все станет ясно. Скорее всего.

– Огромное тебе спасибо, – улыбнулся я.

В зал суда пришли оба полицейских. Она села наискосок от них, в отсеке для публики. Я поговорил с обвинителем и судьей, ушел вместе с ними в судейскую комнату. Обвинитель и судья всмотрелись в Карлотту сурово.

Все прошло как по маслу. У меня была целая пачка документов на тех полицейских, протоколы обыска, при котором охранники аэропорта не обнаружили никакой марихуаны. Еще раньше, чем я дошел до сути, судья смекнул, как отнестись к полицейскому рапорту:

– Ну хорошо, хорошо, и что же вы предлагаете?

– Мы предлагаем подать в суд на Управление полиции Сан-Франциско, если все обвинения не будут сняты.

Он призадумался, но ненадолго:

– Считаю, что надлежит снять обвинения.

Обвинитель чуял, к чему идет дело, но я подметил: ему страшно неохота встречаться нос к носу с теми полицейскими.

Мы вернулись в зал суда, и судья объявил, что в связи с иском к Управлению полиции Сан-Франциско, принятым к производству, он считает, что надлежит снять все обвинения с Карлотты Моран. Будь у полицейских фонарики, они бы забили Карлотту до смерти прямо в зале суда. Она не удержалась от ангельской улыбки.

Меня охватило разочарование. Слишком уж быстро все произошло. Вдобавок я ожидал, что она сильнее обрадуется, вздохнет с облегчением. Если бы дело вел другой адвокат, она уже была бы за решеткой. Я даже сказал ей об этом в открытую, напрашиваясь на комплименты:

– Эй, как насчет легкого восторга… э-э-э… и благодарности?