которое впоследствии было утверждено командиром дивизии, комбату предложили улучшить организацию мер пожарной безопасности: завести багры, топоры, лопаты, которые следовало хранить в определённом месте. Кроме того, нужно было получить в обменном дивизионном пункте несколько огнетушителей и разместить их на всей территории батальона. Раньше этот инвентарь и огнетушители имелись только в расположении автовзвода и склада горючего. Пока шофёры с огнетушителями прибежали к месту происшествия, пожар был уже ликвидирован.

Командиру медсанбата предлагалось наказать своею властью санитара за то, что он, хотя и по приказу старшего командира, оставил пост и не доложил о об этом своему непосредственному начальнику, старшине Бодрову. Санитар получил три наряда вне очереди.

В начале января 1943 года в батальоне произошло ещё одно не совсем обычное происшествие. Дело в том, что уже несколько недель специальные командиры из штаба армии обследовали все тыловые армейские и дивизионные учреждения для поиска годных к строевой службе и осевших на складах, в различных мастерских, обменных пунктах и лечебных учреждениях, чтобы направить их в окончательно поредевшие строевые подразделения. В медсанбате таких людей находилось не так уж мало, и они для его работы, особенно в напряжённый период, были совершенно необходимы, поэтому и Алёшкин, и командиры подразделений ждали прибытия армейского представителя с большой тревогой. До сих пор такая чистка тылов проводилась работниками штаба дивизии, с которыми командование батальона всегда находило общий язык. Теперь за это взялся штаб армии. Кроме того, говорили, что полковник, назначенный по группе соединений, в числе которых была и 65-я стрелковая дивизия, отличался особой принципиальностью и придирчивостью. Он уже успел основательно пошерстить тылы других дивизий, склады и обменный пункт 65-й дивизии.

Борис по-прежнему нёс дежурства в операционно-перевязочном блоке наравне с остальными хирургами и, хотя раненых поступало очень мало, всё же в дежурство обычно выпадали одна, а то и две, операции. Как правило, дежурил он вечерами. Так было и в этот день.

Часов около шести вечера он закончил оперировать красноармейца, получившего тяжёлое ранение в правую голень с размозжением костей и мягких тканей и имевшего, кроме того, обморожение части стопы, что потребовало ампутации конечности на уровне средней трети голени. Боец получил ранение при возвращении из разведки, подорвавшись на противопехотной мине, он более двенадцати часов пролежал на нейтральной полосе в снегу. Это был молоденький парень, откуда-то из-под Костромы, который, не осознавая тяжести своего положения, слабым голосом с упором на «о» просил:

— Доктор, ты уж мне ногу-то оставь, а? Оставь ногу-то.

И Алёшкину было очень не просто объявить этому парню свой окончательный приговор:

— Нет, дорогой, часть ноги придётся всё-таки убрать, и надо это делать поскорее — чем дольше будем ждать, тем больше отрезать придётся.

Говорил он и ещё много разных успокаивающих слов, а в душе переживал за этого молодого тракториста, понимая, что другого выхода нет. В конце концов, и он, и помогавшая ему Катя Шуйская уговорили раненого.

И вот операция была завершена. Она прошла хорошо, теперь Борис не сомневался, что паренёк будет жить и, может быть, проживёт много лет, но в то же время было горько, что всё-таки из-под его рук вышел калека…

Как всегда, после таких операций Алёшкин закурил и вышел из палатки на морозный воздух. Приподняв голову, он увидел бежавшего по дорожке начальника штаба, лейтенанта Скуратова, дежурившего в этот день по батальону. Тот, на ходу, запыхавшись, докладывал:

— Товарищ комбат, там прибыл этот полковник, армейский, который по чистке-то. Узнав, что я начальник штаба, он велел срочно представить списки личного состава и направился в ваш домик.

Борис поморщился:

— Эх, чёрт, этого ещё недоставало! Теперь с ним всю ночь торговаться придётся. Хоть бы суметь сохранить необходимые кадры! Считают нас тыловиками, а того не понимают, что без здоровых и сильных санитаров вся наша работа насмарку пойдёт!

Алёшкин вернулся в операционную, снял с себя халат, шапочку, надел шинель, шапку и ремень.

— Катя, проследи, чтобы раненого в госпитальную положили, да предупреди о нём Зинаиду Николаевну. Ко мне опять начальство пожаловало! — крикнул он Шуйской, помогавшей перевязочной сестре, которая накладывала повязку и шину на культю.

Довольно спокойно направился он к своему домику. Работал Борис в большой операционной, малая была временно законсервирована (экономили топливо), и поэтому идти ему было метров двести. На пути рос довольно густой сосняк, закрывавший обзор, и Алёшкин увидел свой домик лишь тогда, когда находился от него в двадцати шагах. То, что предстало перед глазами, привело его в ужас.

Дверь в домик была распахнута настежь, на пороге стоял ощетинившийся Джек в самой угрожающей позе и глухо ворчал. А перед ним на снегу сидел человек, в петлицах которого было четыре шпалы. Волосы на его голове шевелились от ветра, папаха лежала в полуметре. Он сидел, расставив ноги, откинувшись спиной и упёршись руками в снег. При малейшей попытке взять лежавший рядом головной убор, Джек поднимал верхнюю губу, обнажая страшные жёлтые клыки, и его ворчание, усилившись, поднималось на ноту выше.

Всё, что мы описали, Борис успел увидеть в какую-то долю секунды. Бросившись бежать к домику, он громко и сердито крикнул:

— Джек, назад! На место!

Пёс, увидев приближавшегося и, судя по голосу, разгневанного хозяина, быстро отступил вглубь домика и юркнул под кровать.

Подбежав к сидевшему на снегу полковнику, Алёшкин помог ему подняться, подал папаху и, представившись, самым скромным тоном попросил извинения за поведение своего неучтивого стража.

На его счастье, Николай Иванович Пащинский, как он представился Борису, оказался большим любителем собак, и поведение пса, хотя и не доставило ему большого удовольствия, однако, и не вызвало слишком сильного гнева. Особенно ему понравилось то, что Джек, в отличие от большинства сторожевых собак, не лаял, не кусался, а лишь принял угрожающую позу и всем своим видом давал понять, что с ним шутки плохи.

Полковник Пащинский с некоторой опаской переступил порог дома командира батальона. Но когда Алёшкин вызвал Джека из-под кровати, и тот смиренно подполз к ногам хозяина, низко опустив голову, и всем своим видом давая понять, что осознал свою ошибку, Пащинский даже рассмеялся. После этого пёс враждебности к прибывшему уже не проявлял, и полковник успокоился.

К этому времени в домик с противоположной стороны вбежал Игнатьич. Ну, тому-то от Алёшкина и сразу, и в особенности потом, досталось порядком. Зная строгий нрав Джека, не допускавшего в жилище не только посторонних, приезжих людей, но даже многих из личного состава медсанбата, Борис уже давно предупредил Игнатьича, чтобы, уходя из домика и оставляя там Джека, он запирал двери,