а связной очень часто забывал. Вот в результате и произошёл этот неприятный инцидент.

Через полчаса, умывшись и окончательно отойдя от пережитого испуга, сидя за ужином, после «наркомовской» чарки, Пащинский рассказал Алёшкину, что с ним произошло.

— Когда дежурный мне доложил, что вы работаете в операционной, я, узнав, где находится ваше жилище, решил подождать вас там. Подошёл к двери и открыл её, но прежде, чем ступить на порог, я увидел метнувшегося на меня, как мне показалось, огромного зверя. В мгновение я был сбит могучими лапами с ног и сел в снег в такое неудобное положение, в котором вы меня застали. Малейшее мое движение вызывало грозную реакцию со стороны этого огромного пса, так что я, сам большой любитель хороших собак, решил не рисковать, а ждать появления кого-нибудь, кто мог бы меня вызволить из этого глупого положения. К счастью, я просидел не более пяти минут, как появились вы. Вообще, я бы очень хотел иметь такую собаку, замечательный зверь! Ну ладно, не сердись на меня, ведь я не знал, что в доме такой сторож, — сказал Пащинский обращаясь к Джеку. — На-ка вот «рузвельтовскую» колбаску, — и он бросил к морде лежавшей около ног Бориса собаки порядочный кусок поджаренной консервированной колбасы. Такие консервы в последнее время довольно часто поступали в медсанбат.

Соблазнительная и вкусно пахнувшая еда лежала около самого носа пса, но тот даже не шевельнулся, даже не взглянул на приманку. Пащинский ещё более восхитился:

— Смотрите-ка на него! Не ест! Возьми, ешь, — приказал он.

Джек и ухом не повёл. Он даже не шевелил ноздрями, хотя кусок колбасы лежал от его носа в нескольких сантиметрах, только поднял брови и взглянул на хозяина. Тот сжалился:

— Джек, можно, возьми, — спокойно сказал он.

Колбаса была проглочена с молниеносной быстротой.

— Замечательный пёс! — снова похвалил его гость.

Тут Алёшкин и рассказал ему всю сложную историю Джека.

После ужина Пащинский потребовал списки личного состава, их принёс начальник штаба Скуратов. Затем Игнатьич проводил прибывшего в «домик для приезжающих», как стали называть с момента пожара старый дом комбата. К этому времени его полностью отремонтировали, и о пожаре могли напоминать только несколько почерневших брёвнышек, которые решили оставить на месте. Конечно, полковнику выделили дежурного санитара-истопника, который не отходил от печки ни на шаг.

Пащинский обещал за ночь ознакомиться со списками, а утром объявить своё решение.

После его ухода к Борису собрались командиры подразделений медсанбата. Выслушав от него историю, произошедшую с представителем армии, все пришли к выводу, что теперь батальону придётся туго. Сангородский сказал:

— Всё из-за вашего Джека! Недаром, когда его к нам привезли, я так возмущался.

Впрочем, это было его особое мнение, остальные так хорошо относились к Джеку, что ни в чём его не обвиняли.

Ещё неделю назад Алёшкин договорился со всеми командирами подразделений о том, чтобы каждый самым тщательным образом просмотрел весь свой состав и выделил здоровых людей, без которых можно обойтись совсем, или которых можно заменить нестроевыми. Конечно, никто не согласился на отчисления без замены, а тех, кто подлежал замене, набралось пятнадцать человек.

Комбат, отпустив своих подчинённых, ещё долго сидел со списком медсанбатовцев, курил, поглаживал лежавшую у него на коленях голову Джека и размышлял, согласится ли Пащинский на пятнадцать человек или теперь, из-за конфликта с Джеком, предъявит батальону ещё более суровые требования. Так он и заснул в ожидании решения, которое могло сильно отразиться на дальнейшей работе батальона.

Утром следующего дня, часов около девяти утра, Алёшкин, успев к этому времени обойти весь батальон, заглянуть в операционный блок, где мирно дремала ночная смена (ночь прошла спокойно, работы почти не было), осмотреть в сортировочной вместе с Сангородским только что доставленных из ППМ шесть раненых бойцов и, убедившись, что особенно тяжёлых среди них нет, отправился на пищеблок. Там он приказал старшему повару приготовить хороший завтрак для вчерашнего гостя.

Убедившись, что и без его приказа на кухне всё сделано достаточно хорошо, Борис вернулся в свой домик и послал Игнатьича узнать, проснулся ли полковник, а если он уже встал, то пригласить его завтракать.

Вскоре пришёл Пащинский. Алёшкин, встав при его появлении, по форме доложил ему, как старшему по званию, о положении дел в медсанбате, чем, кажется, немного удивил гостя, который, как он потом говорил, от проявления такой воинской дисциплины за время своих путешествий по тыловым учреждениям армии и дивизий отвык.

Игнатьич принёс завтрак. Кроме яичницы из яичного порошка и поджаренной американской консервированной колбасы, хозяйственники умудрились где-то раздобыть свежей картошки и кислой капусты. Картошка была аппетитно поджарена, да и капуста оказалась отменно вкусной. Конечно, к завтраку были поданы и «наркомовские» сто грамм. Правда, вместо обычного разведённого спирта на этот раз Игнатьич принёс коньяк.

Во время завтрака полковник поблагодарил за отлично проведённую ночь: в домике было тепло, постель удобна. Поговорили они и о Джеке, который так понравился Пащинскому. Обиды, к большой радости Бориса, он не держал, а, наоборот, похвалил его, как умного сторожевого пса, и ещё раз намекнул, что очень хотел бы иметь такого же.

Борис с горечью подумал, что если Пащинский будет несговорчив, когда они перейдут к делу, то для его ублажения, может быть, придётся и с Джеком расстаться. Хотя он очень полюбил верного пса, но благополучие медсанбата было дороже.

А эта собачина даже и не знала, что её судьба висит на волоске, и что, возможно, вот-вот придётся расстаться с горячо любимым хозяином. Но Пащинский только попросил Бориса, если вдруг когда-нибудь у него появится вторая такая же собака, подарить её именно ему, а не кому-нибудь другому. Алёшкин, конечно, обещал.

После завтрака Игнатьич убрал посуду и вытер стол. Оба собеседника закурили. Из отделения, где жил Игнатьич, доносилось чавканье и урчание Джека, уписывавшего принесённую ему еду. Обычно это были остатки от завтраков, обедов и ужинов, собиравшихся для собаки в одной из госпитальных палаток.

Пащинский вынул из планшетки несколько исписанных листов бумаги (Борис знал, что это был список рядового и сержантского состава медсанбата), положил эти листки перед собой на стол, посмотрел на них молча, а затем сказал:

— Вот что, товарищ Алёшкин. Я ещё вчера вечером внимательно изучил эти списки, здоровых людей тут немало. Но я понимаю, что и в санбате санитары должны быть сильными и выносливыми, иначе ваш батальон на второй же день большого потока раненых захлебнётся. Но вот ваш писарский, складской и добрую половину шофёрского состава, я думаю, можно заменить почти безболезненно. Шофёров мы оставим по