— Прощай, красавица! — сказал мужской голос. — Удачи!

Потом мне стало удивительно тепло.

Снег перестал, и выглянуло солнце. К этому времени мне уже опротивели мои комнаты с сундуками и сокровищами. Голоса моих служанок действовали на нервы. Они снова и снова говорили об одном и том же. Наконец их слова потеряли для меня смысл. Я устала от бесконечных сутр и монотонного голоса священника, устала от мыслей моего мужа (а он думал много, могу я сказать). Я устала от всего.

Кто-то снаружи поскребся о ширму. Мы с Онагой вопросительно посмотрели друг на друга. Дорожки все еще были занесены снегом. Кто бы это мог быть?

— Мама! — сказал голос.

Я улыбнулась. Наконец-то увижу новое лицо.

— Тамадаро, входи. — Ширмы с шумом отодвинулись, Тамадаро прошел в комнаты, оставляя за собой снежные следы. Его няня отряхнула свои платья и прошла следом.

— Моя госпожа, извините меня за то, что не предупредила вас о нашем приходе, но он настоял.

— Все в порядке, — сказала я ей. — Итак, дитя, ты наблюдал за вчерашним снегопадом?

— Да, — ответил он. — И позавчера тоже. Моя няня простудилась, поэтому она не хотела идти сюда, — няня отвернулась, не знаю, от смущения ли или еще по какой-то причине. Мой сын поклонился мне — в первый раз, как он вошел в комнату. — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете, мама?

— Да, я в порядке, — сказала я. — А ты?

Он подошел ко мне:

— Я хотел посмотреть на кроликов у лунного камня. Не оставили ли они еще следов на снегу.

Я повернулась к Онаге и сказала:

— Я иду на прогулку с Тамадаро.

— Мама! — воскликнул он. Его лицо светилось счастьем. — Вы пойдете со мной?

Онага отложила свое шитье.

— Моя госпожа, я уверена, что вам не стоит никуда идти. Господин, ваш муж, без сомнения, еще отдыхает и…

Я посмотрела на своего сына:

— Я думаю, мы прогуляемся по саду. Возможно, даже выйдем за его пределы.

— Что? — воскликнула Онага. — Наружу?

Я выдохнула:

— Да, Онага, наружу.

— А как же снег? Там везде сугробы, моя госпожа. Вы промокнете! Вас даже могут увидеть крестьяне!

— Возможно, — сказала я, — но на этот раз я собираюсь сделать то, что я хочу. Кому какое дело? — Вдруг я подумала, что сейчас говорю, как мой муж до того, как он ушел жить к лисам: небрежно, почти бесцеремонно и неуважительно к традициям. Но мне было удивительно хорошо. — Пожалуйста, принеси мои красные, подбитые ватой шелковые платья.

— Но они испортятся!

— Нет, не испортятся, — возразила я. — Они лишь намокнут, потом высохнут — и на них не останется разводов. Ты уберешь их в сундук, и я надену их в следующий раз.

— Да, но…

— Онага, — сказала я. Резкость в моем голосе удивила даже меня. — Подбитые ватой шелка!

Она достала платье из железного сундука, бормоча себе под нос:

— И зачем ей понадобилось надевать это, если ее все равно никто не увидит? Мне этого не понять!

Я хотела надеть красные шелка, потому что снег белый, и красные платья на его фоне будут яркими и горячими, словно огонь. И потому что я впервые пойду в сад со своим сыном. Потому что мне будет приятно. Я ждала, пока Онага надевала на меня платья. Когда она закончила, я протянула руку Тамадаро:

— Идем, дитя. — Его няня чихнула и поднялась. — Нет, ты останься, — сказала я ей. — Я сама присмотрю за ним.

Она села с плохо скрываемым вздохом облегчения.

Тамадаро взял меня за руку, и мы вместе вышли в сад.

Снег был глубоким, мне даже приходилось подбирать полы платья, как крестьянке, чтобы можно было идти. На мои бежевые хакама-штаны налипли снежинки. Тамадаро шел впереди, оставляя после себя тонкую дорожку.

Я никогда не видела, как он вел себя на улице. Сейчас он был как обыкновенный ребенок, увидевший новый снег. Он кидал снежки, прыгал вокруг меня, оставляя на снегу глубокие следы. Потом нашел палку и написал иероглифы на снегу, обводя каждый иероглиф по нескольку раз. Снег, день, кролик, мама, я. Он подпрыгнул и побежал по дорожке, которая вела к лунному камню.

На мгновение я осталась одна. Я не могу передать словами, как сладко пах морозный воздух, как красив был зимний сад. Наши дома были покрыты снегом, сквозь который из-под крыш пробивался дым и словно тучами повисал над зданиями.

— Вы идете? — позвал меня сын.

Я улыбнулась и пошла за ним.

Вся поляна была усеяна следами кроличьих лап, как неровные стежки швеи на белой материи. Тамадаро сел на корточки у лунного камня, увлеченно разгребая палкой снег у норы.

— Госпожа…

Почему я была не удивлена, услышав его голос? Я обернулась.

Человек-лис прислонился к столу дерева. Он был одет в красно-коричневые одежды с белой опушкой, все еще высокий и стройный, но теперь с седыми волосами. Его лицо кривилось от боли. Но он держался с достоинством. Я не знаю, почему, но мое сердце дрогнуло.

Тамадаро ничего не сказал, будто и не заметил присутствия этого человека. На мгновение мне показалось, что мне это снится. Но был день, светило яркое солнце, воздух пах сосной. Я знала, что все это реально, как и все его предыдущие визиты (неожиданно поняла я). Все время, которое я проводила с ним, было реальным.

— Господин. — Я слегка поклонилась и замолчала.

Он кивнул головой в сторону моего сына:

— Он хороший мальчик. Ты рада?

— Да, — ответила я. И на самом деле так было: я была счастлива. Тамадаро был хорошим ребенком.

— Я не ожидал, что увижу тебя еще раз, — сказал он. — Я пришел сюда, чтобы попрощаться с кроликами. Они были достаточно умны, чтобы пережить меня. Теперь все, что я могу сделать, это поздравить их.

Я шагнула к нему:

— Вы нездоровы?

— Да. — Он засмеялся. Смех перешел в кашель. — Я нездоров. Итак, маленькая обезьянка, что ты поняла в своей жизни?

— Я не обезьянка! — с возмущением сказала я. — Вы умираете?

— Смерть — это увлекательная привычка, которую мы можем себе позволить, как вылавливать блох или чесать за ушами. Скоро я уйду, чтобы сделать это в одиночестве. Но сначала я хочу рассказать тебе, что понял за свою жизнь. Я думаю, теперь мы можем быть друг с другом более откровенными, чем тогда, в первый раз, когда мы встретились.

— Честность — это не то, что объединяет мужчину и женщину, — сказала я.

— Не будь глупой! — огрызнулся он.

Я моргнула: он никогда не говорил со мной так резко.