это ужасно. Но с этим делом покончено. Вам следует это принять. – Хайд устроил поудобнее ногу и скривился. – Вы ведь меня не подведете, надеюсь?

– Нет, милорд. Почту за честь.

– Даже если так, вам, быть может, потребуется время все обдумать. Влияние мое уже не то, что в прежние годы. У меня много врагов, в особенности миссис Палмер, она же леди Каслмейн, как следует ее теперь величать. Мои недруги имеют доступ к уху короля, тогда как я человек старый, больной и вечно уставший. Война с голландцами, которая вскоре разразится, будет нелегкой, а следующий год именно тот, коему придают такое значение милленаристы. Вы, как полагаю, подобных суеверий не разделяете?

– Это всего лишь год, такой же, как прочие.

– Но многие тысячи считают иначе и жадно внимают знакам, подобным этой комете, которую считают предвестием. Такие лихорадочные настроения уже сами по себе Армагеддон. Имейте в виду: вы можете связать свою судьбу с падающей звездой.

– И все равно я принимаю предложение с почтением и охотно.

– Тогда предложу вам перебраться жить сюда, в Вустер-хаус. Я часто работаю далеко за полночь, и будет удобно иметь вас под рукой. Как насчет завтра? – Хайд протянул скрюченную руку за другим документом и погрузился в чтение. Потом поднял глаза и явно удивился, увидев, что Нэйлер все еще здесь. – Что-то еще?

– Нет, милорд.

Стать личным секретарем лорд-канцлера Англии – это было уже что-то, настоящий успех, пусть даже Хайд говорил правду: его власть шла на убыль. Он нажил себе опасного врага в лице любовницы короля, ныне леди Каслмейн, возражая против ее назначения фрейлиной королевы, которое, по его мнению, было жестоким оскорблением жены государя. Еще он строил большой дом поблизости от дворца Сент-Джеймс, по слухам более величественный, нежели королевская резиденция, и это воспринималось как свидетельство его амбиций: поскольку все многочисленные отпрыски Карла были незаконнорожденными, внучка Хайда Анна оставалась второй в очереди наследников трона. И тем не менее, шагая по Стрэнду к резиденции Тайного совета, Нэйлер прокручивал в воображении самые радужные перспективы, открывающиеся перед ним.

Под окном Банкетного дома, тем самым, через которое король шагнул шестнадцать лет назад навстречу смерти, лежали букетики из тех скромных цветов, какие могла произрастить Англия в январе: подснежники, ведьмин орех, зимний вереск, принесенные в дань уважения. На улице молилась кучка паломников.

Нэйлер пересек двор Уайтхолла, поднялся в свой кабинет и уселся за стол. Он снял с шеи мешочек, достал кусок платка с пятном крови короля-мученика и поцеловал. Его утешало сознание факта, что он исполнил свою клятву насколько мог. Клерк вгляделся в список цареубийц, до сих пор прикрепленный к мольберту. Так художник смотрит на законченное полотно. Лист представлял собой массу черных линий. Почти все имена были вычеркнуты. Некоторое время спустя он убрал свою реликвию, открепил и скатал лист со списком. Затем выгреб все из сейфа и принялся рыться в накопившихся за четыре с половиной года бумагах, складывая в стопку те, которые намеревался забрать в Вустер-хаус. Расшифрованные письма, рапорты агентов, протоколы допросов, подписанные признания, прошения о помиловании, анонимные доносы, квитанции, счета – по большей части им предстояло отправиться в печку.

Он нашел папку с надписью «У. Гофф» и извлек записку, присланную полковником жене: «…Бог обережет нас, ибо Его волей происходят на земле все правильные вещи. Молись за меня, я же всегда буду молиться за тебя – ты величайший из даров, коим наградил Он меня. Я вернусь к тебе, как только смогу». Несносный, лицемерный пуританин! Нэйлер поднес записку к очагу, опустился на колени перед ним и сунул бумагу в пламя. Он смотрел, как дальний край бумаги побурел и завернулся. Еще несколько секунд простоял он так, чувствуя заполнившую вдруг рот горечь поражения, пока ему не обожгло пальцы. Тут он опомнился, отдернул записку и положил к другим документам, отправляющимся в Вустер-хаус.

А за окном в свинцовом переплете, хотя Нэйлер этого еще не знал, уже начинался английский Армагеддон.

В паре миль к северо-востоку, в Холборне, Фрэнсис Гофф спешила домой. Вестей непосредственно от Уилла она не получала уже больше двух лет. Он жив, но находится в другом месте – вот все, что ей было известно.

Она едва миновала церковь Святого Жиля в Полях, когда заметила, что пешеходы впереди нее меняют курс, словно поток, обтекающий валун. Люди предпочитали пробираться по колено в грязи посреди улицы, только бы не приближаться к стене дома на противоположной стороне. Когда она поравнялась с этим местом, то увидела, чего избегают прохожие: это был стоящий наособицу дом, дверь его и окна были заколочены, на досках было намалевано красной краской распятие в фут высотой. Было и послание, тоже красное, буквы словно сочились выступившей из пореза кровью: «Господь да смилуется над нами». Кто-то сказал ей, что в доме заперта семья.

Гоффы и Хуки по-прежнему жили в тесном, узком доме на Вест-Хардинг-стрит, всего в десяти минутах ходьбы. Едва придя, Фрэнсис рассказала дяде Уильяму про заколоченный дом, про красный крест и заточенную семью. Она понимала, что это значит, хотя никогда прежде не видела. При ее жизни в Лондоне вспышек чумы не случалось.

– Книга Откровения говорит нам, что о наступлении Апокалипсиса оповестят четыре всадника: Смерть, Война, Голод и Антихрист, – сказал Хук. – Это Смерть.

Фрэнсис взбежала наверх, к детям.

С того времени она начала покупать еженедельные бюллетени о смертности. Они продавались по пенни за штуку и составлялись на основе сообщений приходских священников. Фрэнсис читала обо всех местных смертях и их симптомах. «Черные опухоли» или тому подобные выражения – вот что ее интересовало. Женщина умерла от них в феврале. В апреле еще две. К концу мая погибало по сотне в неделю. Это была жуткая хворь, как из ужасной народной легенды: страшный пот и головная боль, темные бубоны в подмышках и в паху, рвота, понос; тело превращалось в жидкость; смерть наступала в трех из четырех случаев. Фрэнсис не выпускала детей на улицу, заставляла их полоскать рот теплой водой с уксусом и жевать табачные листья, которые тайком выносила из мастерской, спрятав под юбкой. Все эти средства, как говорили, должны были отогнать заразу. Впервые за все время она порадовалась, что Уилл и отец находятся на другом краю света.

В начале июня, когда она работала на складе на Темзе, над рекой раскатился неестественно долгий грохот. Она вышла на илистый берег, где уже собралась прислушивающаяся толпа. Рокот доносился откуда-то с востока, и его можно было по ошибке принять