и мой голос задрожал, становясь хриплым и высоким. – Мне всегда казалось, что если кто-то увидит, что у меня внутри, то все. Это конец. Что там есть что-то уродливое, что совершенно невозможно полюбить. И ты всегда был единственным человеком, который заставлял меня чувствовать, что со мной все хорошо. – Он нежно погладил ладонью мою щеку, и я открыла глаза, встречаясь с ним взглядом. – И меня очень пугает, что если ты получишь меня всю, то что-то в твоем отношении изменится. Но я хочу всего тебя, поэтому я рискну. Я попытаюсь быть храброй.

– Ничто не изменит моих чувств к тебе, – тихо сказал он. – Я пытался разлюбить тебя с тех самых пор, как ты пошла в дом, чтобы целоваться с тем водителем катера.

Я рассмеялась, и он слабо улыбнулся в ответ. Я обхватила пальцами его скулы и нежно поцеловала, и после секунды промедления он ответил мне тем же. Наш поцелуй был влажным и соленым от слез, но вместе с тем настойчивым и желанным.

– Можешь сделать для меня одну вещь? – спросила я. Алекс покрепче обнял меня.

– Хм?

– Держи меня за руку, только если сам этого хочешь.

– Поппи, – ответил он. – Когда-нибудь, может, и наступит день, когда я стану настолько невозмутимым, спокойным и собранным, что больше не захочу касаться тебя постоянно, но этот день наступит явно не сегодня.

Предсвадебный ужин проходил в ресторане, в который Тэм вложил деньги еще в самом начале его зарождения. Повсюду пылали свечи, а их свет отражался в многочисленных хрустальных люстрах, явно сделанных по индивидуальному заказу. Сегодня не планировалось никакого свадебного банкета – из всех важных персон присутствовали только женихи и священник, так что никакую генеральную репетицию перед свадьбой они устраивать явно не собирались. Однако вся огромная семья Тэма уже приехала – жили они в Северной Калифорнии, так что добираться им было относительно недалеко, и многие гости с мальчишника Дэвида тоже здесь присутствовали.

– Ого, – присвистнула я. – Ничего себе. Это самое сексуальное место, которое я только видела.

– Затянутый в пластик балкон Николая сейчас глубоко оскорблен, – сказал Алекс.

– Нет, пластик останется в моем сердце навеки, – заверила я и покрепче стиснула его ладонь. Так стало еще более очевидным, насколько у нас большая разница в размерах, и от этого осознания по моему позвоночнику пробежала приятная дрожь. – Эй, а помнишь, как я психанула из-за того, что у меня руки как у толстого лори? В Колорадо? После того, как я подвернула лодыжку?

– Поппи, – с укором сказал Алекс. – Я помню все.

Я нахмурилась.

– Но ты говорил…

Он вздохнул.

– Я знаю, что я говорил. Но вот что я говорю сейчас: я все помню.

– Некоторые назвали бы тебя самым настоящим лжецом.

– Нет, – возразил он. – Я просто человек, которому было очень стыдно, что я до сих пор помню, во что ты была одета, когда мы впервые встретились, и что именно ты заказывала в «Макдоналдсе», когда мы ездили в Теннесси. Я просто пытался сохранить хоть каплю достоинства.

– О, Алекс, – проворковала я, не в силах перестать дразнить его, даже когда мое сердце трепетало от радости. – Ты потерял свое достоинство, когда явился на первую же университетскую вечеринку в штанах цвета хаки.

– Эй! – упрекнул он меня. – Не забывай, что ты меня вообще-то любишь.

Щеки у меня вспыхнули румянцем, и смущение тут было совсем ни при чем.

– Я никогда этого не забуду.

Я люблю его, и он помнит все, что с нами когда-либо происходило, потому что он тоже меня любит. От счастья внутри меня словно взорвалось золотое конфетти.

– Это мисс Поппи Райт? – окликнул меня кто-то из дальнего конца ресторана. Мистер Нильсен направился к нам, одетый в свой привычный мешковатый серый костюм, и его светлые усы были точно такого же размера и формы, как и в тот самый день, когда я его впервые встретила.

Алекс высвободил свою ладонь из моей хватки. Понятия не имею, почему, но он явно не хотел держать меня за руку перед своим отцом, но меня это совсем не расстроило. Напротив – я обрадовалась, увидев, что он без проблем делает то, чего хочет сам.

– Здравствуйте, мистер Нильсен! – сказала я, и он резко остановился в полуметре от меня, добродушно улыбаясь, но явно не собираясь меня обнимать. К лацкану пиджака у него была приколот комично большой радужный значок. Казалось, что одно неверное движение, и значок перевесит, уронив мистера Нильсена на пол.

– Будет тебе, – сказал он. – Ты уже не ребенок. Можешь называть меня просто Эд.

– А, к черту, – сказала я. – Тогда вы тоже можете называть меня Эдом, если хотите!

– О, – произнес он.

– Она шутит, – вмешался Алекс.

– О, – неуверенно повторил Эд Нильсен. Алекс густо покраснел, и я покраснела вслед за ним.

Не лучшее я выбрала время, чтобы ставить его в неловкое положение.

– Мне было так жаль услышать о Бетти, – попыталась я исправить ситуацию. – Она была удивительной женщиной.

Его плечи обмякли.

– Она была опорой для нашей семьи, – сказал он. – Как и ее дочь.

На этом моменте он заплакал, стянул с носа очки в проволочной оправе и со вздохом вытер глаза.

– Не знаю, как мы обойдемся без нее в эти выходные.

Я, конечно, очень ему сочувствовала. Он потерял кого-то, кого любил. Снова.

Но его сыновья тоже потеряли свою бабушку, и теперь, когда я видела, как он горюет и плачет – на что имеет право любой человек, – то чувствовала что-то, отдаленно похожее на гнев.

Потому что рядом со мной стоял Алекс, который немедленно спрятал все свои эмоции, как только увидел приближающегося отца, и я точно знала, что это не простое совпадение.

Я совсем не хотела говорить этого вслух, но в итоге все же сказала, причем с деликатностью тарана:

– Вы справитесь. Потому что ваш сын выходит замуж, и вы ему нужны.

Эд Нильсен совершенно искренне состроил выражение Лица Грустного Щеночка.

– Ну конечно же, – сказал он несколько ошеломленным голосом. – Если вы меня извините, мне нужно… – Он не закончил предложение, просто окинул Алекса полным замешательства взглядом, сжал на прощание его плечо и удалился.

Алекс испустил тревожный вздох, и я мгновенно развернулась к нему.

– Прости меня! Я сделала все еще хуже. Прости!

– Нет, – он снова взял меня за руку. – Вообще-то, по-моему, у меня только что появился новый фетиш. Он заключается в том, что ты доносишь суровую правду до моего отца.

– В таком случае, – сказала я, – пойдем-ка поговорим с ним о его усах.

Я шагнула было вперед, но