— Однако слышал. Ты где служил?

— Шестьдесят первая автобригада, сороковая армия, Шуррам, а потом Шахтджой, водила, ДМБ восемьдесят шесть.

— Наливник, кунг или бортовая?

— Сначала кунг, в восемьдесят шестом пересадили на «зушку».

«Зушкой» называли и зенитную установку — спарку зенитных автоматов, и бортовой грузовик, который возил в кузове такую установку.

— «Ирокезы» сбивал?

— «Союзы‑Аполлоны». По горам работали. У зениток угол позволяет.

— Что у вас там было? Забиуллу брали в Шадиане? «Кареру» гасили? Чольбахир и Мугулан чистили?

— Я просто водила, не тигр снегов. Я вокруг Ханабада катался.

— «Лаи лях илля миах ва…»

— «Мухаммед расул аллах», — закончил Герман калему.

Шульп прощупывал Германа, чтобы на уровне генетики определить, свой или чужой этот человек. Свой — это который помнит Афган. Свой не сдаст. Герман подумал, что «афганская идея» Серёги Лихолетова работает до сих пор. Вот прямо сейчас, сей момент. Ради одних только денег Шульп не будет рисковать. А ради «афганца» — уже может.

— Ладно, убедил, — сказал Шульп и усмехнулся. — Смастырю.

Кроме документов, для ограбления Герману требовался ещё автомобиль. Какая‑нибудь рядовая и не новая легковушка. Тот же Вася Колодкин навёл справки и сообщил, что Ванька Ксенжик продаёт свою старую «девятку». Герман созвонился с Ванькой, договорился о покупке, и в конце августа Ксенжик пригнал машину на парковку Шпального рынка.

Герман залез в «девятку» рассчитываться и удивился облику Ваньки. Ксенжик приехал в синих брюках с двойными красными лампасами, в камуфлированной куртке, под которой была тельняшка, и в какой‑то странной сизой фуражке с красным околышем. На груди у Ваньки блестели яркие значки с всадниками и сабельными эфесами, аксельбант и две медали — серебряные кресты; на кокарде синели буквы «БКВФ»; предплечье украшала чёрная нашивка с золотой надписью «Спасибо, господи, что мы казаки».

— Ты чего такой расписной, Вань?

— Положено, — сухо ответил Ксенжик.

Раньше он был весёлый и открытый, играл на гитаре, а сейчас держался замкнуто и даже надменно, будто показывал, что выше насмешек.

— Что значит «БКВФ» на шапке?

— Батуевские казачьи войсковые формирования.

— Ты что, казак?

Герман еле удержался, чтобы не спросить: «А где твой конь?»

— Я командир казачьих сотен Батуева. Это типа добровольных народных дружин. Офис — в молодёжном досуговом центре. Курирует мэрия.

— Никогда не слышал про такое, — признался Герман.

Он убрал в папку на молнии подписанный договор купли‑продажи, а Ксенжик спрятал в борсетку деньги.

— Ты же, Немец, не ходишь на концерты, на всякие народные гулянья. А мы там милиции помогаем, стоим в оцеплении, следим за порядком. У нас занятия в школах, своя спортбаза, путёвки. Форму вот пошили.

— А почему казаки‑то, Вань? Ты же в Афгане был миномётчиком.

— Казачество — опора государства. Я теперь занимаюсь патриотическим воспитанием молодёжи. Пора собирать страну. Хватит девяностых.

Они выбрались наружу. Ксенжик закурил, а Герман открыл багажник.

— «Афганцем» теперь западло быть? — спросил он. — Надо казаком?

— Ты чего до меня доёбываешься, Немец? — обозлился Ксенжик. — Кому ты сейчас Афган предъявишь? Кому он нужен? Он, блядь, как эта колымага! — Ксенжик пнул в колесо «девятки». — Ни вида, ни скорости, ни цены.

— Так выброси его, — холодно и испытующе предложил Герман. — Или ещё можно тюнинговать и продать?

— Пош‑шёл ты, — ответил Ксенжик, развернулся и пошёл прочь сам.

«Он тоже в Афгане как в ловушке», — подумал Герман про Ксенжика.

Теперь у него была машина — первая собственная машина в жизни. А к началу сентября Владик Танцоров полностью рассчитался за дачу.

* * *

Владик Танцоров соврал Герману. Во‑первых, администрация района за участки в Ненастье давала те же шестьсот‑семьсот тысяч, а не триста (с каких щедрот Владик переплачивал бы вдвое против казённого?). Впрочем, официально о выселении администрация ещё не объявила, поэтому жители Ненастья не верили Танцорову и не хотели продавать ему участки.

Во‑вторых, шестьсот‑семьсот тысяч Владик платил за любой участок в Ненастье, а не только Герману. Просто нужно было подтолкнуть Неволина к продаже дачи, вот Владик и сказал, что купит его участок по самой большой цене, — типа как благодарен за спасение от гранаты. Развёл, короче, лоха.

Граната — гранатой, но ведь Марина, жена Неволина, отняла у Танцорки, матери Владика, торговые точки на Шпальном рынке. Так что Владик ничего не должен Герману. После покушения на Бычегора мамка вообще сломалась, не могла без рыданий вспоминать погибших близняшек Дашку и Жанку (она сама же и уговорила сестрёнок поработать у неё). Эх, был бы Владик тогда постарше — верняк, что поставил бы раком Жанку или Дашку, а то и обеих.

Мать уступила Марине свои торговые места, а сама, как простая, пошла за прилавок в палатку к подруге, завела себе любовника‑кавказца и начала попивать. Марина выполняла обещание и выплачивала за отжатые точки, но не сразу и частями — и деньги быстро обесценивались, превращаясь в пшик.

Владик в то время был уже самостоятельным. После школы он ошивался на Шпальном, от армии откупился, на учагу наплевал, подрабатывал так и сяк и вполне освоился в жизни. На огромном рынке всегда находились какие‑то дела: можно было скупать и перепродавать краденое или просрочку, быть на подхвате, соединять нужных людей друг с другом, выполнять поручения бригадиров, с пацанами разводить оптовиков и чужаков, да мало ли чего. В конце концов, Владик открыл при Шпальном свою шиномонтажку.

Как‑то так получилось, что подруга, с которой он жил, Ленка, вдруг забеременела; он поленился рвать отношения, пока можно было, и оказался женатым; родился сын, а через полтора года — второй; судьба определилась сама собой. Ленка повязала Владика по рукам и ногам: подашь на развод — отсужу шиномонтажку. Он думал, что пропал, — отныне сидеть ему на цепи.

Однажды на дне рожденья Ленкиной сеструхи, когда все уже нажрались, Владик по пьяни прицепился к какой‑то бухой, толстой и незнакомой ему девке (её звали Тамара), утащил её в ванную и второпях оттрахал. А Тамара, блин, залетела. Папаша её оказался человеком со связями и с гонором, и он сказал: или этот ёбарь женится, или загремит за изнасилование. И дальше, когда деваться стало некуда, всё получилось очень просто — чего он прежде так боялся?.. Владик легко подал на развод и уступил Ленке шиномонтаж, а потом женился — хоть на толстухе, зато на дочке не последнего чиновника.

Короче, жизнь поменялась. Тесть Владика, Левон Ильич, в мэрии был замдиректора департамента муниципальных имуществ, рулил вопросами городского жилфонда и землеотводов. Он определил Владика на кормление при своём департаменте: Владик зарегистрировал риелторскую контору и охотился по городу за добычей. Он покупал квартиры на первых этажах, а тесть помогал перевести их в категорию нежилой недвижимости и продать коммерсантам под магазины. Владик химичил с «резиновыми трущобами» — теми, которые шли под снос, и потому туда срочно прописывались толпы родственников, чтобы получить компенсацию. Тесть сливал информацию о планах мэрии и строительных магнатов, и Владик мог подмухлевать, чтобы снять пенки. Левон Ильич забирал солидный куш — пять процентов со всего размера сделки, но это не от жадности, а чтобы зять не расслаблялся.