А что ему делать? Выйти и выбить Танцорову зубы? И что дальше? Отпустить Танцорова? Тогда через два часа здесь будут менты, и они найдут погреб с мешками, даже если сам Герман сбежит. Или убить Танцорова? Но это не вариант. Так нельзя. Он брал деньги, чтобы спасать, а не убивать.

Герман лежал и плакал в отчаянии. Разве этого он хотел, когда грабил фургон? Разве он думал, что всё повернётся вот так? И разве деньги стоили всего этого — не унижения даже, не насмешки, а жестокой обиды от судьбы?

Он знал Танюшу и ни на секунду не сомневался, что возня там, внизу, — не супружеская измена. Видимо, Танцоров как‑то запугал Танюшу, принудил насильно. Танцоров — гнусь, мерзота. Но виноват в первую очередь он сам, а не паскудный Владик. Не из‑за Владика Танюша делала то, что она сейчас делала, а из‑за него. Он не ушёл, когда должен был уйти, ему не хватило сил, и Танюша отвечает за его подлое малодушие, за его постыдное и сладостное желание ещё чуть‑чуть посидеть рядом со своей кучей денег…

Пусть скорее внизу всё закончится. Теперь у него есть воля, и он уйдёт из Ненастья — от мешков с миллионами — на свободу. Ему отсекло пуповину. Он изменит положение звёзд. Уедет, как и планировал. Свалит. Вырвется.

И внизу всё закончилось. Танюша поднялась с тахты и начала одеваться, не глядя на Владика. Владик передохнул, тоже встал, оделся и обулся, попил воды из чайника, залил угли в печке и вытащил из кармана ключи.

— Всё, полялькались, пора и домой, — деловито сказал он Танюше.

* * *

Герман не подозревал, что в эти ноябрьские дни 2008 года он угодил в ту же ловушку, что и Ярослав Саныч Куделин. А Яр‑Саныч насовсем ушёл в Ненастье в 1995 году.

Жизнь Яр‑Саныча посыпалась ещё в 1993‑м, когда СОБР штурмовал «Юбиль». Куделина ошарашил вид разгромленного Дворца — затопленное фойе, выломанные с косяками двери, баррикады из мебели, дым в коридорах. Одно дело, когда такое творится в Таджикистане, Абхазии или Приднестровье, и ты видишь это в телевизоре; другое дело — когда подобное стряслось во Дворце культуры, где ты мирно проработал десять лет.

Запихав Лихолетова и других «афганских» командиров в СИЗО, власти принялись терзать сам «Коминтерн». Теперь в кабинете Заубера под сенью патлатой монстеры сидели юристы и экономисты следственной бригады, которые проверяли документы «Коминтерна». Яр‑Саныч не вникал, какие грехи отыскали следователи у «афганцев», потому что его просто выбросили на улицу — сократили, как и многих других, кого пригрел Серёга.

После разгрома «Юбиля» Танюша тоже возвратилась домой. Вроде надо было радоваться, что справедливость восторжествовала и Лихолетов, похититель дочери, упрятан за решётку, однако радоваться оказалось нечему — Танюша снова потеснила собой домашних. Яр‑Саныч опять не мог понять: почему так получается? Лихолетов плохой? Плохой. Он наказан? Наказан. Жизнь вернулась в русло? Вернулась. Но почему же стало только хуже?

Танюша вела себя очень тихо и послушно, старалась проводить дома как можно меньше времени, не мешаться под ногами, не мозолить глаза матери и сестре. Она оканчивала второй курс, и в училище у неё уже всё было благополучно. Иной раз у неё даже получалось подработать на квартирах — подстричь, покрасить или завить клиентку; свой заработок Танюша отдавала матери. В общем, проблем с ней не было, и её в семье перестали замечать. Внимание матери и сестры было поглощено яростной борьбой с отцом.

Без спортзала Яр‑Саныч превратился в иждивенца. Выяснилось, что он ничего не умеет. Он никому, кроме «Коминтерна», не пригодился — а ведь Яр‑Саныч считал «афганцев» бандой, которая уничтожила занятия спортом во Дворце культуры. Значит, он ошибся в оценке ситуации по этому вопросу; значит, Лихолетов снова был прав, а он — снова не прав, и без Лихолетова — плохо. Ну что же за проклятье‑то! Яр‑Санычу едва перевалило за пятьдесят, пенсия ему не светила, и он числился на бирже труда как безработный.

— Да какой ты мужик? — орала на него Галина, уже ничего не стесняясь. — Сидит у меня на шее! Мы с Иркой вертимся, как бляди в Первомай, а он два раза в неделю на учёт ходит, герой соцтруда! Всех заслуг, что не бухает! Если толка нет, едь в деревню, хотя бы на огороде чего‑нибудь сделаешь!

Галина вовсе не злилась, даже наоборот — она так торжествовала. И её торжество могло продолжаться сколько угодно, Галина не утомлялась. Глядя на мать, Ирка тоже взяла моду орать на отца. Уклончивая улыбка Русланчика стала ещё поганей. И Яр‑Саныч потерял веру в себя. «Юбиль» разгромили в апреле, а в середине мая Яр‑Саныч уже уехал в Ненастье сажать овощи.

Он проторчал в деревне до октября, до конца сезона. Он окучивал, поливал, полол, удобрял. Галина с Иркой, Русланчиком и Танькой приезжали по выходным; Галина раздавала указания и выполняла самую сложную и тонкую (с её точки зрения) работу, Танька помогала, а Ирка с Русланчиком загорали. Яр‑Саныч вкалывал и терпел. Он считал, что честно отрабатывал свой жизненный проигрыш — если не по деньгам, то хотя бы для морального удовлетворения Галины. И Галина с Иркой всё лето были с ним ласковы, как с человеком родным и равным. Они привозили свежие газеты и чистое бельё, удивляли одноразовыми китайскими дождевиками и картонными спиралями, которые надо поджечь — и в доме сдохнут все комары. Галина жарила Яр‑Санычу картошку в сметане, а Ирка угощала дамским ликёром.

В октябре он застелил грядки под снег сеном, спрятал в сарае рамы от парника, наколол на зиму дров, прибрался в доме и наконец‑то переехал из Ненастья в Батуев. Но дома мир и любовь закончились. Причиной новой ссоры стал древний «форд», который Ирка и Галина купили для Русланчика.

— На шиша колымага? — взбесился Яр‑Саныч. — На эти деньги лучше было бы Ирке с её хмырём квартиру снять! Нам с ними разменяться надо!

— Не ты заработал, не тебе решать! — орала в ответ Галина.

— С машиной Русланчик свой бизнес начнёт! — орала Ирка.

Руслана к тому времени выперли с комбината «Электротяга», видимо, за бесполезность. Яр‑Саныч ревновал, что к безработному Руслану у Галины с Иркой почему‑то не было претензий. Русланчик подвизался на металлорынке — так называли край Шпального рынка, где продавали запчасти и разные узлы. Машина Руслану вовсе не требовалась — он же торговал за прилавком; собственный транспорт всегда был заветной мечтой садоводов‑огородников. Русланчик получил автомобиль с условием возить Ирку и Галину в деревню и был очень доволен: на работе он играл в железки, дома — в машинки.

— Вам с этой колымагой картошка и морковь золотыми выйдут! — кричал жене Яр‑Саныч. — Сколько на бензин и ремонт машины потратите!.. На эти же деньги вагон овощей можно закупить, дуры!

— А экология? — задиралась Ирка. — Купишь отраву, лечиться дороже!

— Свои деньги считай, бухгалтер сраный! — ругалась Галина.

Ирка и Галина понимали правоту Яр‑Саныча. Но огород в Ненастье им был нужен не для продуктов, не для экономии, не для экологии. Наверное, в оборзевших бабах так выживала душа — выживала в древней и родовой тяге к земле. Крестьянское счастье страды и урожая было настоящим и божеским. Ненастье с его огородными заботами успокаивало и исцеляло. Объяснить это Ирка с Галиной не могли, и Яр‑Саныч с его недовольством опять им мешал.