– Господи, да вы жили словно в колбе. Нувспомните кабинет своего отца, что там было на стенах?

Я напряглась:

– Какие-то пейзажи, портреты… Послепапиной смерти мамочка все убрала куда-то, говорила, будто не может смотреть наних, постоянно плакала.

– Ваша маменька, – медленно произнесКостин, – была уникальная женщина, редкого трезвого ума, да еще обладаларасчетливостью, ей бы не в опере петь, а Сбербанком руководить. А пейзажи ипортреты, которые вы не можете припомнить, составляют одну из лучших в нашейстране коллекций русского искусства. Ваш отец собирал ее всю жизнь.

Я разинула рот. Ну и ну!

– После кончины мужа, – продолжилВолодя, – ваша мама убрала картины, но не потому, что они вызывали тяжелыевоспоминания. Она боялась воров. Полотна отправились к ближайшему другу семьи –Геннадию Ивановичу Юровскому. Знаете такого?

Я кивнула:

– Конечно, дядя Гена, только он жуткостарый.

– Ну не настолько жутко, – хихикнулКостин, – ему всего восемьдесят. И притом сохранил полный разум, мыслитчетко, быстро и даст фору любому молодому человеку.

Ольга Петровна передала картины ГеннадиюИвановичу сначала просто на сохранение. Лучшее место трудно было придумать.Юровский – крупнейший специалист в области ракетостроения, мировая величина, ив доме у него постоянно находится охрана. Незадолго до смерти, уже в больнице,Ольга Петровна попросила ближайшего друга:

– Гена, после моей кончины ни за чтосразу не отдавай всю коллекцию дочери.

– Почему? – удивился Юровский.

Ольга Петровна вздохнула. Она до беспамятстваобожала своего ребенка и сделала все, чтобы девочки не коснулись жизненныетяготы. Результат не замедлил сказаться. Любимая дочь в тридцать лет оказаласьинфантильным, абсолютно не приспособленным к жизни цветком, болезненным иглубоко ранимым. По счастью, Ольге Петровне удалось выдать ее довольно удачнозамуж, но молодому зятю она все же до конца не доверяла, потому что сказалаему:

– Миша, Фросенька обеспеченная девочка.Даже если станет продавать по картине в год, всю жизнь проживет безбедно, всвое удовольствие. Но доверять сейчас детке капитал нельзя, она слишком молодаи неразумна. Поэтому всем станет распоряжаться Геннадий Иванович.

Четкие указания получил и Юровский. Во-первых,давать только по одному полотну в год, во-вторых, иметь дело лишь с Михаилом,в-третьих, рассказать «неразумной девочке» правду только тогда, когда тадостигнет подходящего возраста. А он был определен Ольгой Петровной в сороклет. В день сорокалетия дочь должна была получить из рук Юровского оставшиесякартины и могла делать с ними что захочет.

Ольга Петровна убивала сразу несколькихзайцев. Естественно, что супруг, знающий, каким капиталом обладает жена,поостережется плохо относиться к ней и никогда не затеет бракоразводногопроцесса. А инфантильная девушка будет жить припеваючи, лишенная возможностипотратить все деньги сразу на какие-нибудь глупости. Было только одно «но».

– А вдруг я умру? – спросилЮровский, быстренько посчитавший, что в день сорокалетия Фроси ему самомудолжно уже стукнуть восемьдесят три.

Ольга Петровна нахмурилась:

– Ты этого не сделаешь! Никогда! Имей ввиду: Андрей тебе подобного никогда не простит и на том свете к ответупризовет.

– Понял, – рассмеялся ГеннадийИванович. – Разрешите исполнять, товарищ генерал?

Шутки шутками, но он благополучно проскрипелдо восьмидесяти одного года, выдавая Михаилу портреты и пейзажи. Тот продавалвещи, и они жили с женой безбедно.

Громов постарался сделать так, чтобы супруга,не дай бог, не превратилась в самостоятельную личность. Сначала он предложил ейотказаться от концертной деятельности, мотивируя свои действия полнойбесталанностью жены. Ефросинья, не слишком любившая арфу, легко соглашается.Кстати, коллеги по филармонии вспоминали, что Романова играла не так уж плохо,только всегда была зажата и испуганна.

Посадив жену дома, Михаил начинает вкладыватьв ее голову мысли о невероятной болезненности. На первый взгляд подобноеповедение кажется заботой. «Дорогая, не пей холодной воды, заболеешь!», «Милая,не ходи сегодня на улицу, помни о своих слабых легких», «Очень прошу, носи ссобой лекарства, вдруг приступ астмы приключится». Как все артистическиенатуры, Фрося была крайне внушаема, да еще в детстве и юности мама чересчурберегла ее. Результат налицо – женщина начинает болеть по-настоящему, редковысовывается из дома, практически ничего не делает и чувствует себя без Михаилаабсолютно беспомощной. Супруг доволен, он может распоряжаться деньгами пособственному усмотрению. Фрося, не глядя, подписывает всякие бумаги, например,на продажу родительской квартиры.

Сделав фактически из жены инвалида, Громов самживет полной жизнью: заводит любовниц, ходит по ресторанам, встречается сприятелями… Фросю не знает практически никто. Для всех существует версия –супруга Михаила смертельно больна.

Неизвестно, сколько бы продлилось данноеположение вещей, но однажды Михаил знакомится с бойкой и цепкой ТанейМолотовой. Разгорается бешеный роман. Милая Танечка, естественно, не знает, начем строится благополучие любовника, и решает избавиться от ненужной дамы.

Действует она просто. Посылает больной женевидеокассету с записью любовных свиданий. Таня надеется, что Фрося разозлится идаст Михаилу развод.

Но женщина совершает невероятный поступок,абсолютно немыслимый в структуре ее личности: пишет предсмертную записку иубегает из дома с твердым желанием покончить с собой.

Говорят, наши судьбы записаны господом наскрижалях. Но иногда он любит пошутить, и он решил позабавиться с Фросей,потому что из сотен, нет, тысяч проезжавших мимо машин она выбирает именно«Жигули» Кати. И здесь начинается новый виток этой запутанной до крайностиистории.

Фрося, простите, Евлампия начинает поискипапки. Она методично обходит любовниц Катукова и тычется во все стороны,бестолково и суетливо, как слепой щенок. Но женщина не одинока в своих поисках.Напуганные донельзя отсутствием бумаг и негативов, Слава и Михаил тоже начинаютобход дам Катукова. Мыслят они так же, как Евлампия, – скорей всего актеротдал папку кому-то из своих баб.

– Значит, это они убили Костю, –протянула я. – Только кто? Вячеслав или Михаил?

– Ни тот и ни другой, – ухмыльнулсямайор.

– Тогда кто? – не утерпела я.