– Вы будете смеяться, но нам не платят суточные.

– Мой шеф специалист по выкручиванию рук.

– А у вас есть особый фонд для ухаживания за местным полицейским составом?

Джейкоб поднял стакан:

– За международные отношения.

Они вернулись в участок и сели за компьютер.

Сайт Студенческого художественного общества известил, что оно ориентировано на тех, кто не специализируется в искусстве, однако ищет возможность выставить свои работы.

Джейкоб читал между строк: художественная школа – клика, а Студенческое общество, этакий кокон внутри университетского кокона, – клуб, где нашли приют эстеты второго эшелона.

– Отец Череда сказал, Реджи хотел заняться изобразительным искусством, но потом передумал.

– Не потянул.

– Я видел наброски. Он умел рисовать.

– А мне казалось, для получения степени по искусству это не важно.

Джейкоб рассмеялся:

– В любом случае, клуб мелковат для человека с большими художническими амбициями. Может, Реджи искал там общения. У них есть списки бывших членов?

Нортон прокрутила страницу:

– Онлайн нет.

– Штаб-квартира?

– Собрания раз в месяц в комнате отдыха младшекурсников в Крайст-Чёрч.

– Когда следующая встреча?

– Через три недели.

– Блин.

– Погодите, в Бодлианской библиотеке есть архив победителей в конкурсах. Глянем?

Библиотечный охранник направил их в бюро пропусков, располагавшееся в корпусе Кларендон. Там служащий сделал фотокопии бляхи Нортон и паспорта Джейкоба.

– Пожалуйста, заполните формуляр.

Укажите цель использования наших источников.

– Ох, дайте сюда, – сказала Нортон и написала: расследование убийства.

Вздохнув, Джейкоб попросил другой бланк и написал: материалы к диссертации.

– Вы знаете, что вы жуткий зануда?

Через полтора часа волокиты они вышли из древнего лифта, обладая временным пропуском и кодом единицы хранения.

Поскольку в конкурсе участвовали картины и скульптуры, оба ожидали увидеть хранилище или клетку, заставленную ящиками. Однако узким проходом меж стеллажей код хранения подвел их к полке с четырьмя разбухшими альбомами.

Втиснувшись в пустую кабинку, Джейкоб и Нортон склонились над архивом. Присцилла не пользовалась духами, но от нее приятно пахло душистым мылом.

Оксфордское студенческое художественное общество

Призеры 1974–1984 гг.

Поляроидные снимки в мутных пластиковых кармашках представляли произведения, победившие в разных категориях. Почти все чрезвычайно непривлекательные. Каждое сопровождал напыщенный авторский комментарий.

– Отец сказал, что Реджи пришлось оставить работу в Обществе, – проговорил Джейкоб. – А больше никому, похоже, не пришлось.

– Может, папаша соврал, а рисунок где-то припрятал.

– Он же показал другие работы. И что такого, если б я увидел еще одну?

Джейкоб захлопнул первый альбом, открыл второй – «Призеры 1985–1995 гг.» – и пролистал его до конкурса 1986 года.

– Вот что такого, – сказала Нортон.

«Быть безбашенной» представлял голую женщину. Само по себе – ничего особенного. В папках в доме Череца Джейкоб увидел немало обнаженной натуры. Нормально для художника. Давняя чтимая традиция – только ради этого и выбирать художественную стезю.

Каждый художник благоволит к определенной части тела. Реджи облюбовал пышную грудь и трепетно прорисовал все жилки и родинки. Нечего бить тревогу. Женская грудь символизирует материнство, вскармливание, утешение.

Раздвинутые ноги. Однако на репродукции Шиле, висевшей в детской, женщина в похожей позе – и считается шедевром. Возможно, работа Реджи перекликалась с той картиной.

Но если Шиле прибегнул к дерганым рваным линиям, то рука Реджи была хирургически точна. Обилие узоров, исполненных плотными штрихами, отличало эту работу от его прежних ню. «Быть безбашенной» нарисовал реалист, притворявшийся сенсуалистом.

Здесь он обрел свою музу.

Изогнувшись, женщина возлежала на волнистых лозах, обвивавших ее запястья и лодыжки. Художник поискуснее или побогаче фантазией оставил бы недоговоренность, допускавшую вариативность трактовок. Но Реджи, педантичный и ограниченный, нарисовал именно то, что хотел.

Свою безголовую музу.

Из разверстой шеи к восходящему солнцу текла энергия – волнистые линии веером.

Джейкоб и Нортон долго разглядывали рисунок. Наконец Джейкоб перевернул лист, открыв авторский комментарий.

Чтобы изучить основы жизни, сперва обратись к смерти.

Телефон Нортон нарушил тишину.

– Это Бранч меня хочет, – сказала Присцилла и, покраснев, добавила: – Извините, неудачно выразилась. – Потом ответила на звонок: – Слушаюсь, немедленно, сэр. – И дала отбой. – Мне пора.

Перед уходом Джейкоб записал комментарий и сфотографировал рисунок, удостоверившись, что в плохом освещении снимок получился.

Присцилла вызвала лифт.

– По дороге заскочу в колледж и спрошу Джимми насчет выпускных альбомов.

– Спасибо. Вечером увидимся?

– В восемь. Надеюсь, вы найдете чем развлечься.

– Постараюсь, – сказал Джейкоб.

– Интересно – чем? Катанием по Темзе?

– Не совсем.

Угрюмая библиотекарша спецхрана Р. Уотерс смахивала на страуса. В читальном зале шел ремонт, и ее временным пристанищем стал подвал Научной библиотеки Рэдклиффа – сумрачные катакомбы, заставленные переносными увлажнителями и осушителями воздуха, которые вели друг с другом войну на истощение.

Не найдя, к чему придраться во временном пропуске, библиотекарша раздраженно препроводила Джейкоба в компьютерную кабинку. Поиск материалов по Махаралю до 1650 года выдал единственную ссылку на пражское письмо.

– Можно узнать, кто еще его запрашивал? – осведомился Джейкоб.

Уотерс насупилась:

– Такую информацию не даем.

Затем Джейкоб подписал бумажку, обязуясь при работе с документом не есть, не пить, не жевать резинку, не фотографировать, не пользоваться чернильной авторучкой и мобильным телефоном. Как временный читатель он не мог получить более одного документа за раз и более четырех в день. Последнее, уведомила Р. Уотерс, вряд ли возможно, поскольку время близилось к половине четвертого, а отдел закрывался в пять.