он резко мотнул головой, как будто пытаясь отбросить подальше Восьмой корпус и все связанное с ним. – Вот она. – Сняв с полки пластинку, Гарри кивком показал Бетт на отсек в углу.

Бетт села, а Гарри опустился на второй стул рядом с ней, закрепил пластинку и настроил разные рычажки. Сняв пиджак, закатал рукава рубашки.

– Так мы сможем слушать вместе, – пояснил он, беря две пары наушников и надевая одни на голову Бетт.

Ее поразило, насколько внезапно отключился окружающий мир, и она пожалела, что у нее нет таких наушников в ПОН, – вот тогда удалось бы сосредоточиться по-настоящему, никаких посторонних звуков. Ведь обычно то Филлида что-то скажет, то Джин мурлычет песенку, пусть и негромко…

Погруженная в эту искусственную тишину, она посмотрела на Гарри, потом взяла его за запястье и потянула. Его большая рука потянулась к ее затылку, а вторая поднялась к ее волосам. Он позволил ее волосам медленно струиться между его пальцев, начал целовать ее, и тишина наполнилась – не звуками, подумала Бетт, хватая его за расстегнутый воротник и приближая к себе, не звуками, а цветом. Желтый – цвет меда, цвет солнца – в полной тишине захлестнул ее с головой и заполнил до мозга костей.

Он немного отодвинулся, не снимая теплой руки с ее шеи, и вопросительно посмотрел на нее. Она ответила улыбкой.

Наклонив голову, он поцеловал ее между ключицами, затем откинулся назад и показал ей конверт пластинки: «Иоганн Себастьян Бах. Партита номер 2 в си-минор». Игла опустилась, и в наушниках зазвучал рояль.

Бетт буквально слышала, как узоры и диаграммы разворачиваются золотистыми горизонтальными линиями, а дальше добавляются новые мелодии, подчеркивающие первую. Диаграммы складываются вместе, по левую и по правую руку. Эти алгоритмы не нужно решать, можно просто ими любоваться. Гарри снова ее поцеловал. Бетт закрыла глаза, следуя за всплесками узора слева, следуя за пульсом на шее Гарри, который тоже всплесками бился о ее пальцы. Не переставая слушать, она проследовала губами по линии его горла до самого воротника – и почувствовала, как он сглатывает. Потом ощутила, что он собирает в кулак ее волосы, и эта боль показалась ей восхитительной. Она не любила, когда ее трогают, но теперь ей хотелось придвинуться к нему ближе, еще ближе. Сидя, Гарри обычно сутулился, будто пытаясь скрыть свои внушительные размеры, чтобы никого не напугать, но теперь ей казалось, что ее притягивает к непоколебимой гранитной горе. Своими гигантскими руками он мог бы сломать ее, как зубочистку, и это ее совершенно не пугало – более того, Бетт ощутила горячий прилив удовольствия, поняв, что он почти содрогается, сдерживаясь, чтобы не обрушиться на нее всей своей силой, и позволяет ей самой сделать первый шаг.

Мир покачнулся, когда он стянул с нее наушники.

– Пора остановиться… – проговорил он.

– Почему?

Все было слишком громко. Бетт свернулась у него на коленях, ее блузка и бюстгальтер валялись на полу, рубашка Гарри расстегнулась; оба с трудом переводили дыхание. Из брошенных наушников пищала музыка.

– Не хочу навлечь на тебя… последствия. – Пошарив в карманах, Гарри выругался под нос. – Я ничего не захватил… Не думал, что от сегодняшнего дня стоит ожидать чего-нибудь подобного.

– У меня есть. – Бетт потянулась к сумочке и показала ему то, что добыла в бумажнике у Джайлза.

– Только не говори, что ты пошла в магазин и попросила… – расхохотался Гарри.

– Да разве бы мне это продали! – Она почувствовала, что краснеет. – Я у Джайлза свистнула.

– Господи, Бетт. – Гарри прислонился лбом к ее лбу и смеялся, смеялся – его смех будто накатывал тяжелыми волнами. Похоже, он смеялся впервые за несколько месяцев.

– Это ведь не значит, что я?.. – Бетт помедлила. – Я просто подумала, что лучше быть готовой. На всякий случай.

– Ты просто гений! – Он взял из ее рук оба пакетика. – Мистер Скопелли переделал заднюю комнату в бомбоубежище, там есть раскладушка и одеяла… – Гарри остановился и окатил ее таким горящим взглядом, что она почти ощутила его жжение. – Да у тебя даже соски краснеют.

– Заткнись. – Бетт потянулась к наушникам. – Я хочу дослушать…

Он поднял ее со своих колен и прижал к себе, не позволяя коснуться пола и пожирая ее своими черными голодными глазами.

– К черту. Музыку.

Глава 42

Письмо Озлы к доброму самаритянину из «Кафе де Пари», отправленное на адрес его квартирной хозяйки в Лондоне:

Не знаю, зачем я Вам пишу, ведь на свое первое письмо после нашей встречи в «Кафе де Пари» я так и не получила ответа. Вы все еще за границей? Да живы ли Вы вообще? Надеюсь, что да. Вы утешили меня в одну из худших минут моей жизни и каким-то образом стали очень важным для меня человеком. И еще одно – наверное, глупо, но… Мне кажется, я пишу Вам, потому что мне больше нельзя писать моему парню (не стану вдаваться в подробности) и время от времени просто нужно выкричаться в лист бумаги. Такая кошмарная война. Я уже устала от попыток рассмешить окружающих…

– Всё на месте. – Мисс Синьярд опустила крышку на последнюю коробку с карточками. – Теперь-то ты успокоишься, Озла?

Озла задумчиво грызла ноготь. Она потратила несколько месяцев, перелопачивая картотеку, в которой, как она подозревала, кто-то порылся. Мисс Синьярд она объяснила, что беспокоится, не пропали ли кое-какие бумаги. Хотя начальница и усомнилась в этом, ее нельзя было обвинить в небрежности. В итоге она и другие девушки (включая Озлу), задерживаясь после каждой смены как минимум на час, прочесали каждую коробку, каждый шкаф, где хранились сигналы, рапорты и копии отчетов. Теперь, когда отдел немецкого ВМФ собрали воедино, набитые документами коробки и шкафы высились от пола до потолка.

– Черт побери! – присвистнул однажды посетивший Блетчли американский полковник. – В Пентагоне в таком отделе стояли бы рядами блестящие стальные шкафы для бумаг – совершенно пустые. А вы все рассовали по каким-то обувным коробкам, чтоб мне треснуть!

В итоге под наблюдением Озлы каждую из этих коробок просмотрели и проверили на соответствие. Теперь ей нечем было крыть: похоже, каждый клочок бумаги оставался на месте.

«Тот, кто в них рылся, мог просто переписать что нужно и смыться», – подумала она. Но как это узнать?

– Огромное спасибо, мэм, – обратилась она к мисс Синьярд. – Уверена, вы с облегчением убедились, что я зря вас потревожила.

О бумагах, пропавших из Третьего корпуса (тех самых, в исчезновении которых Тревис не признавался), она тоже попыталась разузнать побольше, но столкнулась с глухой стеной привычного «вам это знать ни к чему». В особняке не подняли