И все же, несмотря на все недостатки, Анжу приносил реальную пользу. Король Франции, не желая открыто ссориться с королем Испании, изображал отсутствие интереса к Нидерландам, но тем не менее рекруты для Нидерландов набирались, и брат Шарлотты должен был ехать назад во Францию, чтобы собрать их вместе и командовать ими. Впервые за три года стало казаться, что, если весной Парма начнет наступление, Штаты смогут позволить себе контратаку. Вильгельм выглядел уверенным и веселым и, видимо, в целом чувствовал себя хозяином положения.

3

В воскресенье 18 марта 1582 года у герцога был день рождения, в честь чего планировались пышные дорогостоящие празднества с конными состязаниями, которые должны были завершиться в доме Анжу вечерним застольем с восемнадцатью переменами мясных блюд. Этому событию предстояло открыть весенний сезон. За два или три дня до этого португальский купец по имени Аньястро запросил пропуск для поездки по делам в валлонские провинции. Подписание подобных пропусков входило в число рутинных обязанностей Вильгельма. В таком улье, как Антверпен, невозможно было проверить каждого иностранного купца или отследить на дорогах каждого путешественника. Аньястро во весь опор поскакал к Парме в Турне. Там, получив аудиенцию, он радостно сообщил, что поселил у себя на складе клерка по имени Жоан Жауреги, которого снабдил пистолем, патронами, новым платьем и исчерпывающими указаниями, как застрелить принца Оранского, когда тот явится на обед в воскресенье 18 марта. Громко восхваляя собственную смелость, он напомнил Парме о двадцати пяти тысячах экю, обещанных за убийство принца Оранского. Парма с отвращением ответил, что убийство еще не произошло и, по его мнению, смелость намерен проявить Жоан Жауреги. Тем не менее Аньястро остался ждать дальнейших событий в его лагере.

В воскресенье 18 марта принц Оранский направился к дому Анжу, чтобы поздравить его с днем рождения, а затем вернулся к себе домой обедать. Жауреги исповедался на рассвете и получил последнее причастие. Потом этот молчаливый, послушный, апатичный двадцатилетний юноша, облачившись в новое французское платье и тяжелый плащ, пошел к дому принца. Если бы ему не сказали, что убить принца Оранского означает сделать доброе дело, ему самому это никогда не пришло бы в голову. Но Аньястро все ему объяснил, и он знал, что его долг – слушаться хозяина. Воспринял ли он какие-то более тонкие фантазии Аньястро? Понял ли, насколько невероятен рассказ о том, что с ним не случится ничего плохого и, хотя его арестуют, его жизнь обменяют на жизнь сына Вильгельма, который оставался в Испании в качестве заложника? Судя по всему, Аньястро чрезвычайно успешно использовал свое богатое воображение и силу убеждения, потому что Жауреги хотя соображал медленно, но всегда делал то, что ему говорили. Собираясь убить принца Оранского, он испытывал не больше эмоций, чем если бы собирался выписать ему счет. Однако пистолет был непривычным инструментом для его привыкших к чернильной работе пальцев, и он, просто для пущей уверенности, заложил в него гораздо больше пороха, чем ему сказали, и затем осторожно затолкал туда пулю. Не дрогнув и не задаваясь вопросами, маленький клерк проделал свой путь к тому месту, где в этот вечер ему суждено было обрести незаслуженное бессмертие.

Вильгельм обедал в кругу нескольких гостей и своих придворных. Разговор, по-видимому, шел о гобеленах, поскольку, когда они вышли из столовой, он повел своих гостей через просторную переднюю, где толпились праздношатающиеся бездельники, чтобы показать им несколько недавно изготовленных шпалер. За отцом следовал юный граф Мориц, рядом с ним шел его сводный брат Юстин и чуть дальше – Сент-Альдегонд. Сзади их прикрывала вооруженная алебардами и мечами стража Вильгельма. Но он, следуя своему обычаю, не был защищен со всех сторон, предпочитая, чтобы к нему могли свободно подойти друзья или те, кто хотел передать прошение. Поэтому Жоан Жауреги без помех протолкался сквозь толпу, пока не оказался рядом со своей жертвой, старательно навел на нее незнакомое оружие и аккуратно спустил курок.

Как потом говорил Вильгельм, он сначала подумал, что рухнула крыша. Сильный запах опаленных волос и неожиданное осознание, что у него горит воротник, показались ему чем-то странным и неуместным. Он все еще пытался сбить пламя, когда соленый вкус крови, наполнившей рот, заставил его сознание связать все воедино, и Вильгельм понял, что в него стреляли.

Жауреги изумленно таращил глаза на свои скользкие от крови пальцы. От выстрела слишком туго набитый пистолет разорвало на части, поранив ему руку. Но очевидцы поняли, что произошло, быстрее, чем Вильгельм. Мечи и алебарды взметнулись вверх, и убийца упал к ногам стражников, пока Вильгельм, задыхавшийся от хлынувшей крови, почти нечленораздельно пытался отозвать их, чтобы остановить расправу. Ослепленный и оглушенный, он не сомневался, что убийца преуспел в своем деле. «Я прощаю ему мою смерть», – выдохнул он. К тому времени двое слуг уже выводили его из комнаты. Он шел между ними, спотыкаясь и почти теряя сознание.

Как только Вильгельм ушел, вокруг тела Жауреги возник переполох. Может, все это дело рук Анжу? Судя по одежде, убийца был француз. Сент-Альдегонд, который, несмотря на обуревавшие его эмоции, сохранял присутствие духа, резко приказал обыскать тело убийцы в надежде найти свидетельства того, кто его послал. В карманах Жауреги лежало несколько дешевых металлических крестиков, которые набожные бедняки покупают в местах поклонения, клочок мятой бумаги с написанной на нем молитвой, два маленьких кусочка бобровой шкуры (Аньястро занимался мехами) и огарок зеленой восковой свечки. Этот жалкий улов подали юному Морицу, на которого в общей суматохе никто не обращал внимания. Потрясенный и напуганный, он зажал в руках эти ничтожные сокровища и разрыдался. Один из придворных его отца, более умный и спокойный, чем остальные, вывел юношу из комнаты и показал, где он может сложить эти находки, вытер ему слезы и убедил вернуться назад, чтобы помочь Сент-Альдегонду. К тому моменту, когда Мориц вернулся, при более тщательном обыске тела Жауреги удалось обнаружить два письма, оба, несомненно, написанные на испанском, что дало Сент-Альдегонду основание объявить то, что он объявил бы в любом случае, а именно, что это убийство организовали испанцы, а не Анжу. Тем временем тело выставили на главной площади Антверпена, где оно должно было оставаться до тех пор, пока не будет опознано, а численность городской стражи удвоили во избежание беспорядков.

Весть об убийстве пришла к Анжу вместе с требованием не покидать дома ни ему, ни его свите. Они уже знали нрав местных