жителей, и второго предупреждения не потребовалось. Возможно, Анжу был искренне расстроен, поскольку смерть Вильгельма на тот момент была бы фатальна для всех его надежд. Он трижды ударился головой об стену и разразился громким плачем. Или, может, это была всего лишь злость по поводу испорченного дня рождения?

Шарлотта, услышав о произошедшем, упала в обморок, а Екатерина Шварцбург и две старшие принцессы разрыдались. Прошло некоторое время, прежде чем дамы пришли в себя и достаточно успокоились, чтобы войти в комнату раненого. Усилиями фрейлин Шарлотту привели в чувство, но она тут же снова потеряла сознание. Так повторялось трижды. Когда она в конце концов полностью овладела собой, сразу же – как уже было раньше – превратилась в умелую и терпеливую сиделку. Не менее умелой, чем ее невестка, оказалась и Екатерина, с давних пор обученная Юлианой. Истерические сцены, имевшие место при получении первых вестей о нападении, можно считать свидетельством того, в каком напряжении жила семья Вильгельма с тех пор, как его жизнь была выставлена на продажу.

Пока в женских покоях стоял плач и волнение, у постели Вильгельма совещались хирурги. По счастливой случайности пуля, которая прошла сквозь щеки справа налево и под углом вверх, не задела никаких жизненно важных органов и не повредила кости. Выстрел был сделан с такого близкого расстояния, что раненая правая щека оказалась обсыпанной порохом и кусочками бумаги, использованной при заталкивании заряда, в то время как пламя от выстрела спалило все волосы с той стороны лица и обожгло наружную поверхность раны. При этом обширное и тяжелое поражение мягких тканей очень сильно затрудняло обследование повреждений во рту. Существовала вероятность – и не малая, – что задета верхнечелюстная артерия, и, хотя к тому времени кровотечение почти прекратилось, некоторые хирурги опасались слишком активно обследовать рану из страха спровоцировать его снова. Возможно, таких было слишком много. Скептики скажут, что, если бы принц Оранский был рядовым солдатом и ему в спешке сделали перевязку прямо на поле боя, он оправился бы за сорок восемь часов. Но хирурги должны были проверить свои предположения насчет артерии, поэтому сомневались в лечении. На тот момент они ограничились выражением уверенного оптимизма, запретили больному говорить и прописали ему отдых и максимально возможный покой.

Но именно отдых и покой были Вильгельму недоступны. Как только ситуация на улицах стала достаточно безопасной, к нему явился Анжу, который затем сделал свои визиты ежедневными, специально оговорив, чтобы во время его посещений рана была прикрыта. Обеспокоенные доктора едва ли могли оценить такое проявление вежливости. Впрочем, уже в первые мучительные часы Вильгельму пришлось думать о политике и о людях. По всему Антверпену разносились крики о его смерти, и ничто не могло успокоить людей, пока одному из местных офицеров-добровольцев не было разрешено увидеть его. Опираясь на высокие подушки, Вильгельм принял делегата и даже сумел передать ему устное послание, в котором заклинал людей верить Анжу. И лишь вмешательство докторов заставило его замолчать.

Теперь оставалось только ждать и надеяться. Все это время, помимо перешептывающихся в передних слуг, помимо сбивавшихся в кучки людей на улицах, помимо паствы, молившейся на двух языках в церквях по всем Нидерландам, вся Европа ждала новостей из той полутемной комнаты, где принц Оранский, причудливо обмотанный окровавленными бинтами, продолжал решать не терпящие отлагательств дела своего народа, объясняя на пальцах и отправляя записки Сент-Альдегонду. А на границе с Люксембургом, на полпути от его родного Доля до Антверпена Бальтазар Жерард, который тоже вознамерился убить принца Оранского, с горьким разочарованием услышал, что его опередили. Однако, узнав, что его жертва еще жива, он с мрачной радостью продолжил свои изыскания. Гранвель возблагодарил небеса за смерть принца, а когда пошли противоречивые слухи, присоединился к тем его врагам, которые принимали желаемое за действительное. Ему прострелили щеку и челюсть? Он не мог остаться в живых. Гранвель продолжал свои отвратительные домыслы. Что будет с «маленькой монашкой и ее ублюдками»? – спрашивал он себя и продолжал, пожелав, чтобы Сент-Альдегонд, который так любил своего хозяина, захотел быть погребенным вместе с ним, как «индийская жена», – скрытый намек особенно оскорбительного характера. Раздражительный в силу возраста и злобы Гранвель вспоминал привлекательного молодого аристократа, которого так любили дамы: «теперь у него красивое лицо, и маленькой монашке будет приятно его целовать», – злорадствовал он, радуясь тому, что смерть обошлась с ним так немилостиво.

Жауреги осуществил свое покушение 18 марта 1582 года. Через семь дней стало казаться, что Вильгельм вне опасности. Он ел твердую пищу, разговаривал и занимался неотложными государственными делами. Парма угрожал перейти Маас в районе Боммеля и Венло, нужно было срочно послать туда подкрепление и одновременно отдать приказ о наступлении на Алост. Пока Вильгельм читал и подписывал письма и передавал дела, Штаты устроили суд над двумя пособниками Жауреги: священником, который дал ему благословение утром в день убийства, и одним из слуг Аньястро, посвященным во все детали заговора. Слишком хорошо понимая, какие меры могут принять разъяренные депутаты, Вильгельм через Сент-Альдегонда отправил личное послание с просьбой к господам членам Штатов не подвергать заговорщиков «тяжелым пыткам» и, если они признают их виновными, удовлетвориться быстрой казнью. Господа из Штатов неохотно признались, что планировали привязать преступников к диким лошадям, чтобы те протащили их по земле.

К счастью для них, оба несчастных злодея умерли до 31 марта, когда рана Вильгельма, которая, казалось, зажила, открылась снова. Вильгельм провел всю вторую половину дня, беседуя с Анжу, после чего ушел в половине восьмого, и у него снова началось кровотечение, продлившееся до полуночи, когда один из хирургов наконец нашел причину и остановил его, приложив к источнику кровотечения во рту пациента маленький свинцовый шарик, который нужно было прижимать пальцем. К тому времени Вильгельм потерял четыре фунта крови. На следующее утро в пять часов то ли чей-то палец соскользнул, то ли задетая вена прорвалась в другом месте, но кровотечение открылось снова и продолжалось три часа. К тому времени, когда оно ослабело, Вильгельм потерял еще фунт крови, и положение сделалось отчаянным. Тщетно стараясь остановить кровь, хирурги осматривали рану и спорили. Тем временем в комнату набились взволнованные слуги, солдаты и зеваки, которых почему-то не удалось удержать снаружи. Обувь тех, кто пришел с улицы, издавала отчетливую вонь, к ней примешивался запах зеленого лука, который жевали те, кто так торопился узнать о здоровье принца, что не успели доесть и потому дожевывали свою еду прямо здесь, сплевывая остатки луковых стеблей на пол. В этой суматохе доктора делали своему стремительно