время как другие прыгали или падали со стен и тонули во рву. Один антверпенский рыбак, обшарив карманы утопленников, набрал шестнадцать сотен экю, после чего берега усеяли оптимисты, вытаскивавшие трупы. На главной улице, где шли самые жаркие бои, среди тел солдат лежали «две сотни благородных господ, одетых в богато расшитый бархат». Этот богато расшитый бархат недолго украшал беззащитные тела, и вскоре надменные младшие сыновья французских аристократов, все эти накрашенные любимцы из свиты Анжу уже лежали голыми под зимним небом Антверпена.

Ту ночь герцог Анжуйский спал – если он действительно спал – за пределами городских стен, в Берхеме. Во всяком случае, он настаивал, что его совесть чиста, о чем он в тот же вечер написал Вильгельму.

5

На этот раз Вильгельм ничего не мог сделать, чтобы спасти лицо Анжу или замять то, что случилось, о чем он ему и сообщил. Невозможно было найти слова для оправдания его действий. Однако для оценки этой политической глупости – факт, который понимал даже Анжу, – слов у Вильгельма нашлось более чем достаточно. «Теперь люди настолько взбешены вашим поведением, – писал он, – что открыто говорят, что скорее умрут от рук своих врагов, чем согласятся каждый день подвергаться такой опасности, как эта». При таких обстоятельствах Анжу ни под каким видом не мог снова войти в Антверпен. Те из его свиты, кто не принимал участия в нападении, сидели по домам пленниками, которых охраняли от возмущенной толпы. Предпринимались даже попытки прекратить снабжать лагерь французов продовольствием, и Вильгельму стоило большого труда избежать этого.

Анжу сделал все, что мог, чтобы лишиться титула Защитника, и, когда Вильгельм собрал своих главных советников, чтобы обсудить ситуацию, все сошлись на том, что Анжу должен уйти. Вильгельм так не считал. Ни вероломство Анжу, ни его амбиции не меняли того, что он был незаменим. Вильгельм снова вынес этот вопрос на обсуждение Генеральных штатов. У Нидерландов было три альтернативы: заключить мир с Испанией, вести войну, опираясь на свои собственные ресурсы, или продлить альянс с Анжу. Первое означало просто сдаться, второе вело к неминуемому поражению. Если Анжу уйдет, он уведет свои войска, сделав значительную часть страны беззащитной перед наступлением Пармы. Кроме того, это оттолкнет от Нидерландов его брата, короля Франции, и королеву Англии – две силы, дружба с которыми была им необходима, тем самым подвергнув риску торговые связи, являвшиеся для Нидерландов жизненно важными, а возможно, даже подтолкнет французскую корону к альянсу с испанской. Выступая в пользу Анжу, хотя и не пытаясь решить безнадежную задачу оправдания его злодеяний, Вильгельм подкреплял свою речь яркими ссылками на классических правителей, которые, будучи великими и мудрыми, совершали коварные преступления, как, например, великий Феодосий, устроивший резню в Салониках. Но Вильгельм знал нечто большее, о чем не мог сказать Генеральным штатам. Он знал, что Анжу решил завладеть Нидерландами с помощью или без помощи Штатов, что он готов отказаться от мысли жениться на королеве Англии и может жениться на своей племяннице, дочери испанского короля, если в приданое за ней дадут Нидерланды. Следовательно, очень важно было сохранять с ним союз и держать его под контролем, иначе он мог объединиться с Пармой и прийти уже в качестве завоевателя.

Все это было крайне неприятно, и все же Вильгельм, как государственный муж, не видел иного выхода, кроме того, чтобы держаться за Анжу. Впервые в жизни Сент-Альдегонд был полностью и категорически не согласен с ним и в случае, если Вильгельм будет настаивать, угрожал отказаться от всех своих должностей и уйти из общественной жизни. Вильгельм настаивал, и Сент-Альдегонд сдержал слово. Теперь, впервые за последние четырнадцать лет, принц Оранский оказался перед лицом своего сумеречного будущего в полном одиночестве. После предательства Анжу угасла и народная любовь к нему. Люди, которые еще год назад молились на него и ловили каждое его слово, стали проявлять открытую неприязнь, заявляя, что он заодно с герцогом. Иначе почему его бастард входит в ближайшее окружение Анжу? Некоторые даже утверждали, что видели, как Юстин стрелял в антверпенских бюргеров с французской стороны баррикады. И все же Вильгельм не уступал, возможно не сознавая, что, навязывая Анжу непокорному Югу, оскорбленному его предательством, заходит слишком далеко. Но даже если он сознавал это, то все равно не мог поступить иначе. Нельзя сказать, что он недооценивал опасность, которую его политика создавала для непрочного единства провинций. Север в силу своей удаленности не так сильно страдал от пагубного присутствия Анжу и более твердо доверял всему, что делал их принц Оранский, поэтому к продлению союза с французом он относился более благосклонно. Таким образом, вопрос об Анжу углублял трещину между Севером и Югом, подталкивая последний в объятия Пармы, а первый – к созданию отдельной нации.

Если – что вполне возможно – именно вопрос об Анжу стал причиной окончательного разрыва союза между Севером и Югом, который до этого времени удавалось спасать принцу Оранскому, боровшемуся за единые Нидерланды, и который он принес на алтарь альянса с герцогом, то это была самая горькая ирония судьбы в истории, потому что жертва оказалась абсолютно напрасной.

Потомки, видя вероятные ошибки этого государственного деятеля, часто не замечали их причин, поскольку у потомков есть то преимущество, что они знают больше, чем те, о ком они судят. Ход времени восстанавливает истинную значимость событий, преувеличенную или преуменьшенную в глазах современников. Нам очень легко забыть, насколько реальной на самом деле была опасность враждебных действий со стороны Анжу весной 1583 года, поскольку мы знаем, что герцогу оставалось жить всего год. И это то, чего не мог знать Вильгельм.

Дюплесси-Морне уехал из Нидерландов вскоре после того, как туда прибыл герцог Анжуйский, и присоединился к своему господину, лидеру гугенотов Генриху Наваррскому. Получив известие о предательстве Анжу, он сразу же написал Вильгельму, благодаря Бога за столь очевидное доказательство бесполезности такого союзника. Он убеждал принца Оранского оставить жалкую династию Валуа и заключить альянс с французскими гугенотами, как он сделал во времена своего изгнания. Какой бы привлекательной ни казалась Вильгельму такая линия, он не мог ее принять, потому что она ни в коей мере не уменьшала опасности самого Анжу. Действительно, отказаться от союза с герцогом ради гугенота короля Наварры означало бы подтолкнуть его в объятия католической партии Гиза во Франции, что могло иметь для Нидерландов весьма опасные последствия. На тот момент партия гугенотов была недостаточно сильным союзником, чтобы стоило так рисковать.

Однако тут можно было многое