— Как можно! — вскипел он (чуть-чуть не высказав скрываемого смешка!). — Что вы! Что вы!.. Разве можно смешивать их!.. Никогда!.. Вот — ЕРЕПЕЙ-СИЛЕНДЕЙ… А вот — СИЛЬПУХА! Самый завихрень, самый корчь с загогулиной говорит за себя и твердо, своим видом является вам — СЛОВО-ИМЯ!.. «КИКИМОРА»! — как просто и как выразительно!

Стали подходить рыцари Капитула. Вячеслав Шишков.

За время войны я, конечно, поотстал от новинок литературы, да и прежде, занятый с утра до семи вечера живописью, я мог знать имена, о которых шла речь в журнале «Аполлон».

Это имя я никогда не встречал.

Мне сейчас доставляет удовольствие, описывая свой «август двадцатого», припоминать свои первые впечатления от людей. Именно тогда-то, в силу каких-то случайностей, в этом августе я вступил в качестве гостя или временного посетителя на «русский Олимп».

Вячеслав Иванович по внешности был «истый русак». Народный облик великоросса в нем хорошо чувствовался.

В смысле классовом (нельзя же теперь описывать людей без «классовости», ты уж будешь тогда за пределами современной образованности) — он скорее принадлежал к торговому слою России, чем к людям прослоек дворянской, разночинной, или к разряду «интеллигенции». Бывали такие «прасолы», то есть — торговцы табунами лошадей.

В лице, обросшем плотной бородкой, была некоторая «дичинка» и крепость, смыкающаяся с грубоватостью. Были такого типа и донские казаки, скорее не донские даже, а уральские и оренбургские… Как-то и на эсера смахивает…

Чувствовалось — человек не мякина, — всё вынесет-перенесет и всё вытерпит.

Его очень легко было представить в поддевке, которую в эпоху сборника «Знания» носили прогрессивные писатели: Горький, Леонид Андреев, Бунин, Скиталец и др. И даже можно было бы в этой поддевке и посадить его за их стол… в фотографию.

А ведь Антона Павловича Чехова как-то не очень-то можно представить себе в поддевке. Русский-то русский, а и европеец!

А «слой»-то в этом пирожном наполеон у Шишкова был тот же, что и у Чехова.

Однако Шишков не был таким «добрым молодцем», каким мы видим Антошу Чехонте на фотографиях первых томов собрания сочинений. «Душка-студент», обмечтанный московскими девушками с плачевной биографией!

Слой-то слоем, а как-то сразу и чувствовалось… Нет, «Ариадны» не напишет… «Записки неизвестного» — тоже… Ну, и пьесок в его портфеле — эдаких «Сестер» — не будет… Но писатель, что и говорить, русский, классический.

Однако его искусство — «без риска». Именно такое и будет нужно — потом… Немного погодя.

Вы меня простите… современный читатель! Виноват… Виноват… «Извиняюсь»!..

Не всегда же писатель всё для читателя, иногда хочется и свои впечатления записать, а не ваши!

Пришел Замятин Евгений Иванович. Тоже «русак», но «отточенный», доведенный до некоторой предельной чеканки! Однако как-то на писателя, I’homme de lettre — не смахивает.

Но это уже просто дикая мысль… Писатели же не вербуются по внешности… Курносый, саженный новобранец, — так иди хочешь не хочешь в гвардию. Павловский полк. Смотри из окошек на Марсово поле. Нет… не вербуются, а все-таки разрешите — я буду записывать впечатления даже дурацкие.

Блондин. Крепко сбитый, гладко выбритый. Взгляд внимательный, четкий, зрачок в светлых глазах. Руки цепкие, ловкие и хваткие, на фалангах жестких пальцев — рыжеватые волоски!

Математик! Инженер! Да не какой-нибудь, а корабел… По всей четкости своего существа сродни с щелком логарифмической линейки, арифмометра.

Помню его книгу «Уездное», с розовой сиреной на обложке… Д. Митрохин… Она долго украшала витрины книжных магазинов. Читать не пришлось… я тогда был в запале живописи. За всем не угонишься.

До чего же Замятин не похож всем своим дифференциальным и интегральным видом на развесистое, расстегнутое, запущенное — «Уездное»!

Потом уже узнал: любит живопись, интересуется новинками этого искусства. Восхищен, упоен, заполонен без остатка Борисом Григорьевым!

Ни Веласкесы, ни Веронезы, ни Вуверманы… Вермеры… Да, конечно… О Бенуа, Сомове, Серебряковой с улыбочкой… Прошлое искусство… Давно ушедшие сладости… Петров-Водкин?.. Ну, как уж… совсем без эротики… без «сливок», — сухие опилки, а не еда!

А Борис Григорьев — вся современность! Сегодняшний день! Татлин… Малевич… Ну, это уж для «темных людей». Просвещенный человек на лицезрение «этого» — и время тратить не будет!..

А вот «Рассея» — это да! Новое слово в искусстве!

Как такому «однолюбу» показывать свои вещи?!.. С такими «влюбленными» живопись погибнуть может.

Эх! Не везет в России с писателями!

И полная противоположность ему другая «рыцарская фигура»! Юрий Верховский! Типичный интеллигент московской выпечки!.. Московские дрожжи!.. Г олова Зевса, с русской хитринкой! Настоящий Зевс-то простоват очень! Длинные, пышные волосы, ниспадавшие на воротник. Великолепная борода без излишней парикмахерской редакции!

Такие бороды и у крестьян имеются. «Крестные ходы» без них не обходятся.

А вместе с тем… утонченность, некая барственная «тургеневатость». На высотах всех интеллектуальных нагорий.

Как это его не писал Репин?.. Модель для него, не для Сомова и для Григорьева.

Не идут как-то ему взвизги эпохи между двух революций!