самых радостных и счастливых минутах. И проклятый Энгельгардт пытался разбить, осквернить его счастье, свел в могилу ее брата. Рамодин встал, налил из графина в стакан воды и выпил.

А потом Даша уехала в Москву, а затем на фронт — сестрой милосердия. Она часто писала ему. Большим утешением для него были ее письма. И вдруг все оборвалось. Последнее письмо было от ее подруги, которая кратко сообщала, что Даши больше нет. Она убита в бою и похоронена в братской могиле под Молодечном... Пусто для него стало вокруг.

Сильно и долго горевал Рамодин о Даше. Я понимал его и сочувствовал другу. Он мне говорил, что никого уже не полюбит. И вот теперь ему нравится Наташа.

Однажды, войдя в комнату к Рамодину, Наташа стала играть его оружием, навешивая на себя то револьвер, то шашку. Оказавшись рядом с ней, Рамодин вдруг совсем неожиданно для себя поцеловал девушку.

— Не надо так, — тихо сказала Наташа и ушла не простившись.

На следующий день он трепетно ждал ее, но она не пришла. Не заходила она и на третий и на четвертый день. Тогда он сам пригласил ее. Она явилась и молча села у стола.

— Вы избегаете меня? — взволнованно спросил Рамодин.

— Да, я люблю другого...

Когда она закрыла за собой дверь, Рамодин, подавленный, свалился на постель. В эту минуту ввалилсся Темлянкин.

— Слышал новость? — закричал он.

— Какую?

— Распутина убили.

— Да что ты говоришь!

— Какой-то князь Юсупов ухлопал. Молодец! Вот как надо действовать!..

— Вот теперь заваруха пойдет!

— Молодец князек. Видал? Вот как надо поступать... Ну, а как твои дела? Свадьба скоро?

— Пошел ты к черту со свадьбой. Какой это осел придумал?

— Ну что ты сердишься. Раз нет, так и нет. Тогда идем со мной патруль проверять...

3

Вот уже четыре месяца, как мы находимся в Немыйске. Все наше время проходит на занятиях в роте. Домой приходим только пообедать и переночевать. Новых знакомств и нужных связей завести пока не удалось, да и не с кем было. Пытались узнать о жизни рабочих цементного завода, который находился в двух верстах от города. Вести получились неутешительные. Не нынче — завтра завод закроют. Рабочие разъезжаются по деревням. Ну что же, будем работать в полку. В нестроевой роте есть ребята толковые: писаря, кузнецы, портные, разного рода мастеровые из разных мастерских.

С Рамодиным договорился, чтобы он через своего денщика Андрея узнал об этих людях поподробнее. А пока я натаскал из библиотеки гору мудрых книг и осиливаю с трудом разных философов. Когда я читаю Канта или Шопенгауэра, я чувствую себя приблизительно так, как рядовой перед генералом. Не потому, что вот они очень уж умные, а я — Иванушка-дурачок. Нет. Я чувствую: они не туда гнут, а возразить не умею, у меня знаний не хватает. А я знаю, что должны быть люди, могущие с этими «генералами» поспорить. И я вспоминал автора той книжечки, которую дал мне Ведунов. Уж он-то, наверное, нашел бы что сказать этим философам.

Я пошел к Рамодину. Он только вернулся с дежурства и сидел мрачный у стола. Увидев меня, он встал, скинул шинель, ремни и стал ходить из угла в угол.

Я спросил о денщике Андрее, что нового он разузнал в полковых мастерских. Пока определенного ничего нет. После недавнего суда над дезертирами солдаты затаились и опасаются разговаривать даже между собой.

Казарменная жизнь однообразна и как-то обыденно сера и тосклива, точно без конца тянулся один безобразно долгий и скучный-прескучный день. Но во всем уже определенно чувствовалась назревшая гроза.

Как-то Рамодин, возвращаясь из казармы домой, встретил на улице Наташу. Поклонился ей, и Наташа первая заговорила:

— Михаил Григорьевич, вы напрасно на меня обиделись, я вас по-старому считаю своим другом и очень хорошим человеком.

— Стоит ли об этом говорить...

— Стоит. Я пришла к заключению, что нам с вами обязательно поговорить нужно и быть по-прежнему хорошими друзьями.

— Насильно мил не будешь...

— Вы все об этом?.. Простите, но вы чудак.

— Я не чудак, а просто, может быть, не в меру откровенный человек. Я мог бы говорить с вами о дружбе, если бы вы мне не нравились... — Рамодин на секунду замялся и не знал, как дальше сказать, а потом, словно сердясь на кого-то, начал по обыкновению рубить сплеча: — Вы сами сказали, что любите другого, он чуть не каждый день бывает у вас...

— Кто? — удивилась Наташа.

Рамодин назвал фамилию студента.

— Какой вздор. Ну не чудак ли? Вы же сами хорошо знаете, зачем он ходит.

— Нет, не знаю, — сказал Рамодин и сразу почему-то повеселел. Рамодин вспомнил разговор со студентом на вечеринке, его предупредительность, вежливость и поклоны, назойливые вопросы о службе и подумал: «Неужели это я ему понадобился, а не она?»

— Ну вот что я вам доложу, — сказала Наташа, — если хотите кое-что узнать, то вы сегодня со мной пойдете на именины моей подруги, она выходит замуж за того, которого я... о котором вы... Стоит ли о том говорить?..

Рамодин понял без слов, что не договорила Наташа, и совсем повеселел.

4

Какие все-таки неожиданности бывают в жизни! Я пошел сегодня в полковую мастерскую примерять новые сапоги и вдруг встретил Антона Завалишина, который теперь уже носил фамилию Сиво-Железо. Он рассказал мне, что после разгрома «Зари Поволжья» и ареста членов подпольной большевистской организации ему пришлось уехать из Самары в Саратов. Там его вскоре мобилизовали в армию. С маршевой ротой он попал на фронт, был ранен, валялся в лазаретах. За агитацию среди солдат против войны его присудили к десяти годам тюрьмы, но вместо этого направили в дисциплинарный батальон — на верную гибель. Друзья помогли ему бежать, и он с подложным документом попал в наш запасной полк.

Завалишин в тот же день получил увольнительную. Он пришел ко мне на квартиру, долго рассказывал о своих делах и скитаниях.

У Антона была удивительная способность действовать на всех ободряюще, жизнерадостно. Он никогда не повышал