безусловно, заслуживает отдельного разговора. Это авторское двухэтажное сооружение на скале у обрыва возвёл архитектор-новатор Данте Бини в конце шестидесятых специально для Микеланджело, жившего тогда с Моникой Витти. Как-то во время игры в теннис зодчего посетила главная идея его жизни — он придумал бини-раковины[213], строения из тонких искривлённых, но усиленных бетонных панелей. Издалека они напоминают дома, составленные из разрезанных и скомпонованных теннисных мячей. Согласно замыслу, форма наружных стен строения «определяется давлением воздуха». На уровне концепции это напоминает о Гауди с его использованием линии провиса цепи, но, в отличие от творений великого испанского архитектора, строения Бини не обладают и йотой монументальности. Напротив, они легки и стихийны. Похожие на летающие тарелки, эти дома будто готовы оторваться от земли в любую секунду.

Мы говорим о них во множественном числе, поскольку всего было возведено более полутора тысяч «раковин». Примечательно, что подобная новация возникла именно в традиционной Италии. Видимо, местная «новая буржуазия» особенно остро ощущала потребность в экспериментальном, эргономичном, экологичном и эгоцентрическом жилье, а потому на смену образцовым палаццо пришли здания, напоминающие порванный теннисный мяч. Безусловно, такие постройки вызывали протесты, критику и сложное отношение. Здесь нельзя не вспомнить фильм Франко Росси «Смог» (1962), с которым Тарковский также «встретился» в программе Венецианского фестиваля 1962 года.

Вила Антониони стала одним из крупных и нетипичных строений Бини, поскольку клиент оказался очень привередливым. Режиссёр настаивал, чтобы будучи вырезанными в скале, отдельные стены и пол цокольного этажа не были покрыты какими-либо материалами, а представляли собой обнажённую породу. Ещё Микеланджело хотел, чтобы в доме царили естественные природные ароматы моря, растений, камней… Всё здание вдобавок должна была собирать воедино центральная лестница. О том, как он хочет видеть свою музу, шагающую по ней в их общем жилище, Антониони подумал заранее и даже показал в фильме «Ночь». Соответствующие кадры были представлены архитектору как описание проекта.

Сама идея того, что ему нужен подобный дом, возникла у режиссёра из-за легендарной виллы Малапарте — образца итальянского модерна XX века. И даже не столько из-за самого этого архитектурного ансамбля, сколько из-за того, что там Годар снимал своё «Презрение». Вся жизнь Антониони — сплошное кино.

В качестве дополнительного доказательства последнего утверждения приведём другую историю. Как-то Микеланджело искал натуру для своего не воплощённого, но чрезвычайно важного фильма «Технически очаровательно». Перевод названия можно оспаривать, в оригинале сценарий был озаглавлен не по-итальянски, а по-английски: «Technically Sweet». Это слова из воспоминаний американского физика Роберта Оппенгеймера, руководителя Манхэттенского проекта и отца атомной бомбы. Уже после Второй мировой войны, когда начались разговоры о термоядерном оружии, Оппенгеймер, движимый множеством мотивов, принялся выступать против его создания. Будучи председателем совещательного комитета агентства по вопросам ядерных исследований и атомного оружия, он буквально «завернул» проект водородной бомбы, предложенный в 1949 году. Но потом что-то произошло… Можно строить разные домыслы, однако нечто резко изменилось, в том числе и для самого Оппенгеймера. В 1951-м появилась новая разработка — проект Теллера-Улама — и её он уже одобрил. Описывая впоследствии эти события, учёный сказал: «Программа 1951 года была технически очаровательной, с этим не поспоришь»[214].

Полностью устраивающее место для съёмок этой картины Антониони нашёл не сразу. Всё казалось слишком важным, поскольку эта лента могла стать венцом его разработки экзистенциальной тематики. В конце концов единственная на свете подходящая локация обнаружилось… в пятнадцати километрах от виллы Микеланджело, в местечке Изола Росса. Режиссёр будто окружал себя своими фильмами. Впрочем, это особенности профессии. Похожая история сложилась с Бергманом, поселившимся на острове Форё — фактически на месте съёмок своих лучших картин. Он тоже искал натуру по всему миру, а нашёл на родине. Впрочем, Антониони и Бергман имели куда более таинственную, метафизическую связь, недаром они умерли в один день.

Обстоятельно изучив гостеприимный дом, Тарковский написал с долей иронии: «У Микеланджело чересчур „хороший вкус“». С помощью фотоаппарата мгновенной печати «Polaroid» режиссёр запечатлел отдельные элементы интерьера виллы. Также есть снимок, на котором они с Тонино развалились на диване. Фотографировала, надо полагать, Лора.

Упомянутый полароид Андрей использовал и прежде. Он стал для него своеобразным инструментом в работе над «поздними» фильмами. Подобный способ подготовки будущего кинообраза Тарковский перенял именно у Антониони. В подтверждение приведём фрагмент предисловия Гуэрры, написанного изначально для итальянского издания альбома снимков[215] Андрея: «В 1977 году на мою свадебную церемонию в Москве Тарковский пришел с камерой „Полароид“ в руках. Он только что открыл для себя этот инструмент и, находясь среди нас, с большим удовольствием пользовался им. Он и Антониони были моими свидетелями на свадьбе. По заведенной тогда традиции им надо было выбрать мелодию, которую должны были играть музыканты, когда настанет время ставить подписи на регистрационном документе. Они выбрали „Голубой Дунай“.

В те времена и Антониони тоже часто пользовался „Полароидом“. Я вспоминаю, как в одной из ознакомительных поездок в Узбекистан, где мы собирались снимать фильм[216], который после так и не был нами сделан, он решил отдать трём пожилым мусульманам снятую для них фотографию. Старейший, бегло взглянув на снимок, вернул его со словами: „К чему останавливать время?“ Эта необычная форма отказа была для нас настолько неожиданной, что лишила дара речи, ввергнув в состояние полнейшего удивления и невозможности что-либо сказать в ответ.

Тарковский часто размышлял над подобным полётом „времени“ и желал только одного: остановить его — пусть даже и быстрым взглядом из моментальных полароидных изображений».

Дневник Андрея полнится восторгами от окружавших виллу красот: «Кругом море. Тамариски, туя, кустарники, скалы — гранит… Удивительный пляж. Обветренные скалы. Гранит принял удивительные формы. Тишина. Солнце. Цвет моря — лазурный. Место сказочное. Рай». Недаром Коста-Парадизо значит «райский берег». Антониони выбирал для себя самое лучшее как в искусстве, так и в жизни — у него имелись столичная резиденция, дом в исторической части страны и дом на море.

Само понятие дома — одно из ключевых для Тарковского, что явственно прослеживается как в фильмах, так и в отдельных интервью, когда режиссёр позволял себе откровенничать. Читатели «Мартиролога» нередко обращают внимание и сетуют на обилие бытовых и хозяйственных замечаний, прейскурантов, а также планов и расчётов, связанных с перестройкой московской квартиры или загородного дома в Мясном, а впоследствии — касающихся приобретения недвижимости в Италии. Нужно понимать, что всё это имело для Андрея слишком большое значение.

У Антониони гостя впечатлило многое. Сам Микеланджело с удовольствием демонстрировал собственные «богатства». Например, коллекцию радиоуправляемых кораблей и домашний кинозал. Тарковский никогда не видел ничего подобного.