как регент Лебака, — шестидесятилетнего, но еще ревностного слугу страны, находящегося в родственных отношениях с соседними уважаемыми регентскими родами и о котором к нам всегда поступали самые лестные отзывы, — морально уничтожающему обвинению.

Но мало этого! Когда резидент не обнаружил склонности сразу согласиться на ваше представление, вы отказались исполнить справедливое требование вашего начальника сообщить ему все, что вам было известно о действиях туземных главарей Лебака.

Подобное поведение заслуживает всяческого порицания и, естественно, приводит к мысли о непригодности вашей к занимаемой вами должности. Я считаю себя обязанным освободить вас от дальнейшего исполнения должности ассистент-резидента Лебака.

Однако, принимая в соображение прежние благоприятные отзывы о вас, я не вижу необходимости в том, чтобы происшедшее лишило вас возможности вновь получить место во внутренних округах Явы. Поэтому я временно поручаю вам исполнение должности ассистент-резидента Нгави.

От вашего дальнейшего поведения в этой должности будет зависеть, сможете ли вы остаться на службе в Управлении внутренних провинций».

И под этим стояло имя человека, на чьи «усердие, совесть и честь» полагался король, когда подписывал назначение его генерал-губернатором Нидерландской Индии.

— Мы уезжаем отсюда, милая Тина, — спокойно сказал Хавелаар и протянул письмо Фербрюгге, который прочел его вместе с Дюклари.

У Фербрюгге выступили слезы на глазах, но он не произнес ни слова. Дюклари же, крайне воспитанный человек, разразился проклятиями:

— Дьявольщина! Я видел на вашем посту мошенников и воров... но они уходили отсюда с почетом, а вам посылают такое письмо!

— Это ничего не значит, — сказал Хавелаар, — генерал-губернатор честный человек... Он, несомненно, обманут, хотя он мог бы уберечься от обмана, если бы сначала выслушал меня. Он запутался в сетях бёйтензоргской политики. Это ясно. Но я поеду туда и расскажу ему, как обстоит дело... Он станет на сторону справедливости, я не сомневаюсь.

— Но если вы поедете в Нгави...

— Верно, я понимаю! Регент Нгави в родственных отношениях с домом Джокья. Я знаю Нгави, ибо я в течение двух лет жил в Баглене, это рядом. В Нгави мне пришлось бы делать то же самое, что я делал здесь. Нет смысла переезжать с места на место! Вообще я не могу служить «для испытания», как будто я плохо вел себя. Чтобы разрубить весь этот узел, мне надо просто-напросто уйти со службы. Между чиновником и правительством стоит слишком много лиц, заинтересованных в том, чтобы отрицать страдания и нужду народа. Есть и другие причины, удерживающие меня от переезда в Нгави. Должность эта вовсе не была вакантной, она освобождена нарочно для меня. Посмотрите!

И он показал газету «Яванский курьер», полученную с той же почтой. Действительно, тем же приказом, которым Хавелаар назначался в Нгави, ассистент-резидент этой провинции перемещался на другую должность, которая была вакантной.

— Знаете ли вы, почему меня посылают в Нгави, а не в этот вакантный округ? Я вам скажу. Резидент Мадиуна, к которому принадлежит Нгави, шурин прежнего резидента Бантама. Я говорил о том, что у регента были перед глазами плохие примеры...

— Ах! — вскричали Фербрюгге и Дюклари одновременно. Им стало понятно, почему Хавелаар переводится именно в Нгави. Он должен показать, исправился ли он.

— Есть еще одна причина, почему я не могу туда поехать, — сказал он. — Нынешний генерал-губернатор скоро выйдет в отставку; его преемника я не знаю, и неизвестно, чего от него можно ждать. Чтобы успеть еще вовремя сделать кое-что для бедного народа, я должен поговорить с нынешним губернатором, прежде чем он покинет свой пост. Если же я поеду в Нгави, это будет невозможно... Тина!

— Что, милый Макс?

— Ты не отчаиваешься?

— Макс, я не отчаиваюсь, когда я с тобой.

— Итак!.. — Он сел за стол и написал следующее письмо — на мой взгляд, образец убедительности:

«Рангкас-Бетунг, 29 марта 1856.

Генерал-губернатору Нидерландской Индии.

Я имел честь получить извещение кабинета вашего превосходительства от 23 с. м. за № 54.

В ответ на это письмо вашего превосходительства я считаю себя вынужденным просить о почетном увольнении меня с государственной службы.

Макс Хавелаар».

Принятие этой отставки не потребовало в Бёйтензорге столько времени, сколько нужно было, чтобы отклонить жалобу Хавелаара. Отклонение жалобы пришло через месяц; отставка же, о которой просил Хавелаар, пришла в Лебак через несколько дней.

— Слава богу, — вскричала Тина, — ты наконец снова можешь быть самим собой!

Хавелаар не получил предписания сдать временное управление округом Фербрюгге и полагал, что должен ждать прибытия своего преемника. Последний заставил себя долго ждать, потому что должен был добираться с противоположного конца Явы. Прождав около трех недель, бывший ассистент-резидент Лебака, который все еще исполнял свою должность, отправил следующее письмо контролеру Фербрюгге:

«№ 153. Рангкас-Бетунг, 15 апреля 1856.

Контролеру Лебака.

Вам известно, что, согласно приказу правительства от 4 сего месяца за № 4, я по личной просьбе освобожден от государственной службы. Может быть, я поступил бы правильно, если бы по получении сообщения об этом тотчас сложил с себя должность ассистент-резидента, ибо мне кажется неправомерным исполнять должность, не будучи чиновником.

Я не получил, однако, приказа о передаче дел, и, отчасти из сознания невозможности бросить должностной пост никем не замещенным, отчасти же по различным побочным причинам, я ожидал своего преемника, полагая, что он прибудет по крайней мере еще в течение этого месяца.

Теперь же я узнаю от вас, что нельзя так скоро ожидать прибытия моего преемника, — вы, очевидно, услышали об этом в Серанге, — и в то же время, что резидент выказывает удивление, почему я, находясь в столь неопределенном положении, не просил разрешения передать дела вам.

Я ничем не мог бы быть более обрадован, чем этим известием; ибо мне незачем вас уверять, что, заявив о том, что я не могу служить иначе, чем служил здесь, и получив за этот способ службы выговор и ruineux et déshonorant[161] перемещение, охваченный тяжким сознанием, что предаю несчастных, доверившихся мне людей и стою перед выбором между бесчестием и голодом, — что