У премьера требовали разъяснений. Радославов вилял. Упирал на то, что в договоре с турками о военном союзе нет ни слова (чистая правда), а договор с немцами к вступлению в войну не обязывает (тоже правда), категорически утверждая, что нейтралитет сохранится «при любых обстоятельствах». И вот это уже истине никак не соответствовало: чему быть, а чему не быть, решалось в очень узком кругу и не было привязано к букве соглашений.

Подставу чувствовали все: на улицах, в кафе, в салонах шли разговоры о возможной войне с Россией в союзе с турками, а это не нравилось абсолютному большинству. Появилось очередное открытое письмо мастеров культуры, по поводу соглашения с Портой взывавших: «Граждане! Болгария на краю бездны!». Текст мгновенно объявили «преступным», тираж изъяли, подписантов, вплоть до корифеев, начали щемить по-всякому. Газету, рискнувшую напечатать крамолу, закрыли «на неопределенный срок». Вслед за тем закрытия и аресты пошли волной, и остановить эту волну не представлялось возможным, как уже невозможно было и организовать отпор, тем паче что правительство, минуя Народное собрание (чего вообще-то не имело права делать), приняло поправки к Закону о военных преступлениях, вдвое расширив список расстрельных статей, и это напугало многих активистов.

В общем, Александр Малинов, официальный лидер «русофилов», ответив на намек посла Савинского, что, мол, надо бы что-то делать: «Раньше думать надо было, а теперь, после падения русских крепостей, уже поздно», был прав. В стране закон как бы и был, но его уже и не было, и никто — даже «стамболовцы» — не чувствовал себя в безопасности.

Позже Сергей Сазонов, подводя и тоги, заявил, что «болгарская оппозиция, благодаря своей неорганизованности, являлась слабым тростником, на который не могла опереться деятельность русской дипломатии». Да, именно так. Но с той поправкой, что «русская дипломатия», подчиняясь его же указаниям, ничего не делала для укрепления «русофилов». Совсем ничего, даже в плане работы со СМИ, прямо указывая Савинскому денег не тратить, потому что «и так никуда не денутся», и ограничиваться «вечерами дружбы» в посольстве.

Однако и теперь Радославов по указанию царя темнил, изо всех сил убеждая всех, кто слушал, что нейтралитету нет альтернативы, а уж сражаться плечом к плечу с турками или, спаси Боже, против русских тем более не придется. Ну хотя бы потому, что если даже придется драться с сербами, турок там не будет — они заняты в проливах, а что до России, так Болгария ни на кого нападать не обязана, а России — какой смысл, да и как технически, да и проблем выше крыши... Так что всё — слухи. Поверьте, господа, пустые слухи, не более. Естественно, объяснениям премьера не верили.

В конце августа шефы оппозиционных партий потребовали встречи с царем, и 17 сентября, когда тайные соглашения уже были подписаны, Фердинанд дал им аудиенцию. По свидетельствам участников, вел разговор царь, и вел жестко. Что интересно, о нейтралитете речи уже почти не шло, большинство требовало если уж воевать, то за Антанту, на что Фердинанд ласково сообщал каждому выступающему, сколько тот получил в свое время от де Клозье, и советовал заглянуть в УК. «Русофилам» в этом смысле было полегче — на них компромата не было, но Стоян Данев, сломленный 1913-м, невнятно лепетал и вытирал глаза, а Александра Малинова, говорившего в жестком тоне, царь просто «перестал слышать».

Но главным событием аудиенции стало выступление Александра Стамболийского. Твердо стоя на том, что нейтралитет священен, и не считаясь с этикетом, шеф несистемной оппозиции с крестьянской прямотой заявил в лицо Фердинанду, что сам, как известно, выше национальных чувств, но... «Это скорбно, но это факт»: чувство народа к России не исчезло, при том что «народ, пребывая в ужасном ощущении от последней войны, потерял веру в правительство». «И вера в Вас, Ваше Величество, тоже поколеблена и убита. В глазах народа после 16 июня 1913 года Вы потеряли реноме тонкого дипломата. Совершая эту ошибку, Вы рискуете лишиться не только короны, но и головы», — заявил Стамболийский.

Как сообщают очевидцы, включая личного секретаря, Фердинанд был «в бешенстве». Подобного он никому не прощал, а уж «вульгарному плебею», позволившему себе в 1913-м публично заявить: «Если в этой стране есть справедливость, Фердинанд должен быть повешен перед Народным собранием», не собирался прощать тем паче. Пока что, тем не менее, царь сдержал эмоции, ограничившись тихим «не жалейте мою голову, я стар. Подумайте о Вашей, которая молода», на чем аудиенция и завершилась. Но...

Вечером того же дня Александр Малинов получил извещение о «домашнем аресте без срока и права переписки». Одновременно был арестован, отдан под суд и, на основании закона о военных преступлениях, приговорен к смертной казни (позже замененной пожизненным заключением) Стамболийский, а 22 сентября царь подписал указ о всеобщей мобилизации.

ГРЕЧЕСКАЯ СМОКОВНИЦА

Казалось бы, всё было решено, но даже тогда никто, вплоть до царя и Радославова, не готов был поверить в неизбежность. Вернее, в том, что войне с Сербией — быть, сомнений уже не было, и общественное мнение против нее не возражало. На Белград были обижены все. А вот с Россией воевать мало кому хотелось, тем паче в союзе с турками.

И сколько бы ни объясняли газеты, что у турок достаточно своих дел в проливах, так что на Сербию они не пойдут, а между Болгарией и Россией лежит нейтральная Румыния, да и не до того сейчас Петербургу, очень многие все-таки опасались. Поэтому мобилизация шла (по оценкам русского Генштаба) хотя и быстро, но с осложнениями. Время от времени случались митинги — не столько против войны, сколько за Россию. Появились листовки с критикой в адрес властей и даже самого царя.

Всё это, безусловно, подавляли, и достаточно жестоко. Всего за 10 дней военно-полевые суды вынесли 1120 приговоров по делам об антивоенной пропаганде и нарушении дисциплины — в основном довольно мягких, но когда в 22-м полку, формировавшемся в избирательном округе осужденного на смерть, но еще не помилованного шефа БЗНС, начались волнения, слегка похожие на мятеж, их удавили в корне, поставив к стенке два десятка «провокаторов».

Параллельно в столицах пока еще невраждебных стран суетились послы, во исполнение инструкций из Софии пытаясь убедить правительства Англии, Франции и России, что в случае с Болгарией принцип casus foederis (объявление войны врагу союзника) применять не надо, поскольку Болгария не враг никому, даже Сербии, и готова выйти из войны, как только отвоюет свое.

В отношении Петербурга и вовсе пошли ва-банк: по указанию Фердинанда и вопреки