Марков, как мало кто чувствовавший суть того времени и мотивы людей, живших тогда, от элит до простецов из глубинки: «Нейтралитет для Болгарии в Великой войне был временной остановкой перед тем, как сесть в поезд вырисовывающихся победителей. [...] Терзаемая свежими ранами, полученными во время своего недавнего крушения, Болгария не могла бы, скрестив руки, спокойно наблюдать за пожарами, разгоравшимися на полях сражений. Для нее нейтралитет был средством, а не самоцелью».

А вот этой самой целью, которую далеко не все могли четко сформулировать, но которую ощущало абсолютное большинство, было воссоединение народа, который рвали на части «великие силы», не обращая никакого внимания на то, что разрываемый кричит от боли и гнева. «Великим силам» на Балканах вполне подходила послушная мелочь, и лоскутная, управляемая Югославия, первые проекты которой уже лежали в сейфах, вполне вписывалась в эту канву. Но никак не «три сестры под одним кровом». Без разъяснений.

И в этом смысле, безусловно, не прав Александр Савинский, в своей «Записке по болгарскому вопросу» валивший всё на «глупый, некультурный, забитый болгарский народ, бывший веками в рабстве» и на «самую либеральную из европейских Конституций, с которой неумелые, малограмотные болгарские политики обращались, как дети с огнем», а также на царя, который «оставался тем, чем родился, — немцем, и к немцам тянулся».

Плохое объяснение. В конце концов, это государь был чистокровным немцем, а Фердинанд, если уж на то пошло, по маме Клементине — француз без малейшей примеси. Но не станем упрекать Александра Александровича — он, дипломат «ламсдорфской» школы, плохо знал Балканы. А вот Анатолий Неклюдов, зная хорошо, понимал, что «все болгарские политические деятели — вне различия партий — являлись верным отзвуком народных черт и народных вожделений, так что великая власть монарха была потому лишь велика, что царь, принимая решения, опирался не столько на партии, сколько на чаяния народа». Тем болгарская власть и была сильна.

Да, безусловно, и это подтверждает сам Радославов в мемуарах, «цель была соединиться. При большом недоверии к Британии, при неприязни к России, впитанной смолоду, мы могли бы обнажить меч против тех, кто был для нас идеалом. Но Антанта не оставляла нам этого выхода, а Россия, спохватившись, помочь не смогла, напротив, убедилась, что к ее мнению никто из "друзей", в том числе и сербы, прислушиваться уже не намерен».

БУБЕН ВЕРХНЕГО МИРА

Собственно, этим и объясняется всё дальнейшее. А чтобы было совсем уж понятно, позволив себе то, чего не позволял здесь ни разу, отклонюсь от уже случившихся фактов к чистым домыслам.

Сам по себе разрыв единого народа на части под внешним давлением есть явление нехорошее, но в мире, чего уж там, бывает всякое. И живя на два дома, терпят, и на три, случается, тоже. Даже порой не так уж худо живут. Но давайте представим себе сюжет фантастический, ни при каких вариантах невозможный, потому что такого не может быть. Даже не знаю...

Ну, положим, под боком у России, неважно где, какие-то вовсе уж продажные шкуры ради своих шкурных интересов и с подачи заинтересованного «дяди» начинают щемить русских. И не как-то «прилично», слегка ограничивая в правах, а по-взрослому, «дерусифицируя» огнем и мечом, убивая и бросая в застенки несогласных, запугивая робких и промывая мозги оголтелой пропагандой, превращая людей во что-то агрессивно-послушное, способное себя уважать только после отречения от собственного прошлого, принявшее какие-то корявые правила и признавшее Россию вековечным врагом.

Бред, конечно, не спорю. Но я ведь сказал, что буду сгущать по максимуму. И вот если допустить, что такой бред вдруг воплотился в реальность, излишне, видимо, говорить, что Москва не захочет, не сможет, не позволит себе остаться в стороне. Любая — вымотанная, обессиленная, коматозная — вмешается. Так или иначе, но на произвол судьбы не бросит, а если погибающие еще и зовут, то тем паче. А если Россия при всем этом такова, какова она есть сейчас — мощная, стабильная, вставшая с колен после тяжелых передряг, так о вероятных действиях ее, думаю, и упоминать не стоит.

Иначе, согласитесь, если бы нечто подобное случилось, не могло бы быть, потому что государство, не принимающее в такой ситуации мер, либо в агонии, либо вообще мыльный пузырь. И такой подход не одной лишь России свойственен. «Невозможно представить, — пишет Карло Лодовиччи, — Кавура спокойно наблюдающим за превращением итальянцев Калабрии в неких "неаполитанцев", чуждых Италии, как невозможно представить Бисмарка, покорно принявшего превращение баварцев или саксонцев по воле англичан в новый народ, чуждый германскому массиву». И он, видимо, прав.

Дело, если подумать, не в отторжении земель. В принципе ведь после Второй Балканской сам Тодор Александров, фанатик Объединения, писал, что «не так важно для нас подданство, как чтобы македонские болгары остались болгарами, духовно связанными с Болгарией». Но, наблюдая за процессами сербизации, романизации, эллинизации, осуществляемыми к тому же спешно, тупо, глумливо, жестоко, оставаться в стороне София не могла, тем паче что Белград, Афины и Бухарест, лихо выстраивая на не сербских, не греческих, не румынских территориях Велика Cpбиja, Ϻεγαλη 'Еλλας, România Mare,[90] считались в Европе вполне белыми и пушистыми, при том что Софии о таком и думать воспрещалось (а ведь «Велика България» отличалась от всех этих проектов разве что тем, что предусматривала соединять только болгарские, населенные болгарами земли).

Пренебречь этим, даже за очень мощный бакшиш, означало убить себя об стенку — политически, да и не только. Бесспорно, «сливки общества» из окружения Фердинанда, не продвигавшего людей, на которых не было компромата, как и сам царь, любили деньги настолько, что практически все ключевые министры кабинета Радославова, включая премьера, и большинство генералов не по разу побывали под следствием по подозрению в коррупции, а кое-кто даже и оттоптал зону. И тем не менее...

И тем не менее сводить их личные мотивы только к «неудивительно — все их совращали деньгами», как это сделал Джордж Бьюкенен, — значит либо ничего не понимать, либо как минимум намеренно упрощать. Ибо платили все (кроме разве что России), и Антанта готова была платить за смену вектора гораздо больше, а уж знаковым «германофилам» (в отличие от «русофилов» на мзду падким) и попросту много, — а позицию не меняли. Мучились, страдали, но стояли на своем: «Македония — наша, и мы — ваши».

Без вариантов. Ибо у того поколения, рожденного до Освобождения, воевавшего за страну и связанного с «третьей сестрицей» тысячами нитей, даже продажность имела границы. И так же как подкупом нельзя, вслед за Жаном