это изречение в прямом смысле и решила не уходить из города, а искать спасения за деревянными стенами Акрополя. Пришедшая вскоре армия персов опустошила Аттику, разрушила и сожгла Афины, перебив фанатических защитников Акрополя.

Персидский флот бросил якорь у афинской гавани Фалера, тогда как греки расположились со своими кораблями у острова Саламина. Общее число триэр у греков было 378, из них 180 афинских. Жители Наксоса, подобно прочим островитянам, послали свои четыре корабля в персидское войско, но корабли эти направились не к персам, а к грекам. Прибыло также судно из Италии, из Кротона. Руководителю афинского флота Фемистоклу было совершенно ясно, что если греческий флот отступит дальше и персы прорвутся в Пелопоннес, то греки неизбежно рассеются, и персы одолеют их поодиночке, тем более, что крупнейшее после Спарты государство Пелопоннеса, Аргос, было на стороне персов. Это должны были понимать и спартанцы; они спешно сооружали в это время стену через Истм, чтобы не пропустить в Пелопоннес сухопутную армию. Если бы персидскому флоту удалось проникнуть в Пелопоннес, то все это сооружение потеряло бы смысл. Поэтому грекам было чрезвычайно важно заставить персов сразиться с ними, не доходя до Пелопоннеса.[177]

К счастью для них, и Ксеркс, рассчитывая на свое численное превосходство и уверенный в победе, решил заставить греков дать сражение в узком Саламинском проливе. Он заранее перегородил путь как со стороны Аттики, так и со стороны Мегары и высадил десант на острове Пситталии в тылу греческого флота.

Нападение врага на Аттику вызвало взрыв патриотического чувства у самых различных групп населения. Теперь, когда Афины были сожжены, а Аттика разграблена, уже не могло быть разговора о тех выгодах, которые представляло бы мирное соглашение с персами. И аристократы, и крестьяне, и торговцы, и ремесленники — все объединены теперь одним желанием: выбросить врага из родной земли. При таких условиях дальнейшее пребывание на чужбине изгнанников, устраненных в разгаре политической борьбы, теряло всякий смысл. Принимается постановление о возвращении на родину изгнанников. Аристид, изгнанный в 482 г. за противодействие морской политике Фемистокла[178] и находившийся в это время на Эгине, тайком пробирается мимо персидских судов на родину; при этом он сообщил, что персидские суда отрезали грекам все пути к бегству.

На следующее утро (28 сентября 480 г.) греки первые двинулись в бой против персов. В узком и мелком проливе, не зная фарватера, корабли персидского флота не могли использовать ни своей численности, ни своего превосходства в мореходном искусстве. Под натиском греческих судов они садились на мель, врезались друг в друга, и только часть из них могла принять участие в сражении. Аристиду удалось высадиться с отрядом на остров Пситталию и перебить находившийся здесь отряд персов. Битва эта кончилась полным их поражением.[179] Тем не менее у Ксеркса осталось нетронутым огромное сухопутное войско; кроме того, у него осталось еще значительное число кораблей. Уже после Саламинского сражения он пытался соорудить понтонный мост с материка на Саламин, чтобы вынудить афинян к сухопутной битве. С другой стороны, когда греки обсуждали предложение Фемистокла двинуться вслед за персами, уничтожить мосты через Геллеспонт и лишить таким образом персов возможности вернуться на родину, это предложение было отклонено: очевидно, и морские силы персов были еще так велики, что оно казалось рискованным. Итак, Ксеркс беспрепятственно удалился, оставив в Греции большое сухопутное войско под начальством Мардония, которое должно было перезимовать и с наступлением благоприятного времени снова открыть военные действия.

Если, таким образом, персы не были еще окончательно разбиты и положение эллинов было в достаточной мере серьезно, то, тем не менее, значение саламинской победы было громадно, и именно она, по-видимому, решила судьбу Греции. Она показала, что достаточно объединения хотя бы части греческих государств, чтобы дать победоносный отпор огромной армии, составленной из всех народов Востока, и преисполнила греков уверенностью, что «демократия» во всех отношениях лучше деспотизма. Правда, демократия понималась не в том смысле, как понимали это слово греки в конце V в., т. е. не как власть, наилучшим способом обеспечивающая интересы широких неимущих масс свободного гражданского населения. Под демократией в эту эпоху разумели всякую власть, лишь бы она была основана на господстве закона, с выборными должностными лицами и коллегиями и регулярно созываемым народным собранием, хотя бы она действовала в ущерб интересам бедноты. Обладание политическими правами только при наличии тяжелого вооружения, имущественные классы, ведущая роль аристократии во всех областях государственной жизни — все это с точки зрения того времени не противоречило понятию демократии: так, например, даже Спарта считалась образцом демократического государства; Солон даже противопоставлял демос (demos) бедноте (penichroi).

После победы при Саламине первой задачей Эллинского союза было обеспечить себе господство, по крайней мере, в той части Эгейского моря, которая прилегает к Греции. Крупнейшие острова из числа Киклад (например, Андрос, Парос и Наксос) и город Карист на Евбее либо выставили свои контингента в персидский флот, либо держались дружественного по отношению к персам нейтралитета. Было насущной военной необходимостью покорить эти города, обложить их контрибуцией на дальнейшее продолжение войны и поставить во главе каждого из этих городов дружественные Афинам и Спарте группы, чтобы не надо было опасаться их отложения в дальнейшем ходе войны. Эти города и составили первое ядро будущего Афинского морского союза. О политике Фемистокла и Аристида по отношению к этим городам мы скажем подробнее ниже.

Совместная победа над персами содействовала сближению между Спартой и Афинами, тем более, что во главе Спарты стоял в это время регент Павсаний, принадлежавший к дому Агиадов, всегда дружественно относившемуся к Афинам и стремившемуся к демократическим реформам в самой Спарте. Приезд Фемистокла в Спарту непосредственно после Саламинского боя был настоящим триумфом; спартанцы, скупые на почести и враждебные к иностранцам, не только дали ему оливковый венок, но и наградили его лучшей в Спарте колесницей; до границы провожал его отборный отряд из трехсот спартиатов. Это был, как говорил Геродот, «единственный человек, которого так провожали спартанцы». Вряд ли Фемистокл приезжал в Спарту только за этими почестями: несомненно, в переговорах между ним и группой Павсания были намечены принципы совместных дальнейших действий. Но проводимая Павсанием политика потерпела вскоре неудачу в Спарте, и эти планы не могли быть осуществлены.

Подобно тому как в материковой Греции сами же греки, борясь между собой, призвали на помощь персов (например, Клисфен в Афинах), так и в Сицилии вмешательство карфагенян в греческие дела произошло по просьбе самих же греков. Ко времени Саламинской битвы наиболее сильными государствами