О смерти я думать не хочу.

Смерть там, внизу. В полях, над которыми кружат стаизапахов. Я не хочу. Я не хочу думать о ней, видеть ее я тоже не хочу. Я не хочувидеть, как переплетаются друг с другом полусгнившие коренья, как рвутся ихбледные, тонкие, как нитки, отростки; как шевелится от обилия жирных иблестящих насекомых земля – такая же жирная и блестящая. Смерть там, внизу. Подполусгнившими кореньями, в земле, облепленная насекомыми. Смерть там, внизу,где когда-то давно Анук зарыла альбом с семейными фотографиями. Еслипостараться, можно найти и его. Если постараться – можно найти и много чегоеще. Чьи-то полуистлевшие губы, чьи-то ввалившиеся глаза: они едва прикрытытонким слоем чернозема, но пробиваются сквозь него – вверх, к беспечнокружащим, торжествующим стаям…

О смерти я думать не хочу.

– …Анук! – бессвязно бормочу я. – Анук!..

Анук улыбается мне с другого края озера. Своей рассеяннойулыбкой. Может быть, даже более рассеянной, чем обычно.

– Ты ведь все понял. Правда, Гай?

Совершенно обессиленный, я киваю головой. Я не понимаю, очем говорит Анук, но все равно киваю.

– Это просто старое открытие. Старое, которое ты принялза новое.

– Почему…

– Ты просто боишься, Гай. Bce, кто боятся, так ипоступают. Принимают старые открытия за новые. Ты просто боишься.

– Ничего я не боюсь.

– Боишься.

Если бы нам с Анук сейчас было бы по шесть, если бы мысидели на винограднике, если бы по листьям скользил солнечный луч, а за щекойАнук была бы спрятана монета (ярко-желтая, с корабликом и дыркой посередине) –если бы сейчас все было именно так, я бы вцепился ей в волосы и подмял бы подсебя. Сделать это легко, у Анук всегда были птичьи кости. И фиалковые капканыглаз, об этом я тоже не забыл.

Если бы нам было по шесть…

Но нам не по шесть, и потому я и рукой не могу пошевелить,бедный сиамский братец, трус из трусов со свалявшимся подшерстком.

– Не нужно бояться смотреть вниз, Гай, –насмешливо произносит Анук, моя девочка. – Если будешь бояться смотретьвниз – никогда не увидишь верха. Верха без низа не существует. Давай, Гай.Посмотри вниз. Давай.

Пересилив себя, я все-таки наклоняю голову. Озерца междумной и Анук больше не существует, нет ни ряски, ни крупных, похожих на гибискусцветов. Нет и черной воды. Нет даже двух лужиц, которые натекли с ботинок Анук.Да и сами ботинки выглядят восхитительно сухими. Такими же сухими, как и пол,на котором мы сидим.

– Вот видишь. Никогда не нужно бояться.

– Да… Я так и не успел спросить тебя о лягушке, Анук.Анук хмурит брови и на секунду прикрывает глаза.

– О какой лягушке?

– Там, в кино. Когда шел «Диллинджер».

– «Диллинджер»? А я думала, вы смотрели «Лифт наэшафот».

– Неважно. Ты говорила о лягушке. Ты сказала тогда..,

Ненавижу, когда она разочаровывается во мне – Анук, моядевочка. Ненавижу и всегда ненавидел. Одна лишь мысль об этом причиняет мнеболь. Гораздо более сильную, чем боль, которую причинил нож ублюдка Тома,черномазая плебейская заточка без роду-племени.

Нож, который разделил наши с Анук затылки – дело другое.Если бы лезвие с прилепившимися к нему сверчками и раковинами еще хотькогда-нибудь коснулось моей кожи, взрезало бы бок или грудную клетку – на днераны наверняка можно было бы увидеть имбирные тени Дамаска и Константинополя,рыбью чешую, глаза неверных.

И Анук.

Анук, сказавшую мне: «Лягушки жрут слизняков. Ненавижуслизняков», конечно же, она имела в виду меня, она ненавидит слизняков, а яненавижу, когда она разочаровывается во мне. Но Анук не была бы Анук, если быне надломила ветку, не своротила с дороги камешек, не сбила верхушку болиголова– только для того, чтобы я, ее братец, все-таки выбрал правильный путь. Этотолько в детстве мне казалось, что я сам нахожу Анук, по дарованному нам свышеправу сросшихся затылков. Это только в детстве мне казалось, что наши шрамы –зеркальное отражение друг друга. Но теперь я знаю – я находил Анук толькотогда, когда она сама хотела этого. Находил тогда и нахожу сейчас. Это толькомой шрам всегда распахнут, ее же – закрыт наглухо. Это только мой шрамраспахнут, как дверь, – и на пороге должна сидеть чертова лягушка. Не та,которая жрет слизней, лягушки не жрут слизней, тут Анук неправа.

Другая.

«Стоит только найти лягушку, и все сразу встанет на своиместа», ничего оскорбительного для меня в этой фразе нет. Эту фразу я и выберу.

– …Ты сказала тогда: «Стоит только найти лягушку, и всесразу встанет на свои места».

– А-а… Лягушку больше искать не надо.

– Почему?

– Потому, что ты ее уже нашел.

– Нашел?..

Холод за пазухой может служить косвенным подтверждением словАнук. И даже если у меня под футболкой и устроилась счастливо найденнаялягушка, это ничего не объясняет. Разве что вытащить ее и посмотреть, как онавыглядит при свете. Я не очень-то жалую земноводных и при другихобстоятельствах и пальцем бы к ним не прикоснулся, но любопытство пересиливаетбрезгливость. Я запускаю руку под футболку, втайне надеясь, что лягушкаокажется не совсем лягушкой; хотя бы полуящерицей-полусаламандрой,облагороженной воспоминаниями о ночи, проведенной с Линн. И о лиссабонскомфуникулере.

– Давай сюда, – голос Анук слегка подрагивает отнетерпения.

Я и глазом не успеваю моргнуть, как содержимое моей ладониперекочевывает в ее руки. Меня можно поздравить, надежды оправдались. Правда,всего лишь наполовину: это не лягушка, не совсем лягушка.

Анук держит в руках пистолет.

Тот самый, который я поднял на бесконечно множащихсялестницах в букинистическом. Анук с пистолетом – что-то новенькое, но, нужнопризнать, оба они выглядят довольно убедительно.

– Полезная вещь, – замечает Анук. – Армейскийпистолет MAS, калибр девять миллиметров. Дальность стрельбы до семисот метров.Но лучше стрелять с пятидесяти.

Я ничего не знаю об Анук нынешней. Несомненно только одно:если бы Анук и Диллинджер встретились, о Бонни и Клайде никто бы и не вспомнил.

– В обойме – девять патронов, – продолжаетинструктировать меня Анук. – С конца пятидесятых состоит на вооруженииармий в бывших французских колониях.

– И что?

– Ничего. Полезная вещь.

Еще бы не полезная. Я понятия не имею, какое количествовремени пистолет пролежал на ступеньках в доме Линн, но выглядит он какновенький. Похоже, lieutenant ухаживал за ним гораздо основательней, чем заЛинн. Вместе – и lieutenant, и пистолет – они вернулись из Алжира, бывшейфранцузской колонии; кто кого подцепил – неизвестно, не удивлюсь, еслиинициатором знакомства был именно армейский MAS, он-то и играл первую скрипку вих отношениях, и брал на себя решение всех проблем. Не с Линн: вряд ли Линнмогла создавать проблемы своим возлюбленным, скорее – наоборот. Не с Линн – ссобственной матерью и ее любовником, никчемным человечишкой, протирающим штаныв департаменте общественного транспорта.