— Именно. И он все еще не выходит у меня из головы. Поэтому-то я и вспомнил о вас. Тут рядом есть кафе — там мы будем меньше привлекать внимание.

Мы прошли мимо мелкого контейнера, полного омаров, которые толкались и теснили друг дружку, как самолеты, ищущие взлетную полосу. Я взял мадам Дюваль под руку и повел ее к выходной двери. Она нахмурилась, посмотрев на байкеров, бездельничающих на солнышке, — их близость раздражала ее.

— Мистер Синклер, эти молодые люди — они не посыльные?

— Надеюсь, что нет. Даже думать не хочется о том, с каким известием их могли бы послать. — Мы сели за пустой столик, и я заказал официантке минеральной воды. — Мадам Дюваль, нет никаких причин, почему нам нельзя было бы встречаться.

— Никаких? — в ее голосе слышалось сомнение.

— Моя жена была коллегой Дэвида, а вы — из числа последних людей, которые его хорошо знали. Так вы принесли анализ?

— Как и обещала. — Она сняла очки, и я увидел, что взгляд ее обращен куда-то в себя — как всегда при разговоре о Гринвуде. — Когда мы познакомились, вы исследовали обстоятельства смерти Дэвида. Позвольте узнать, вы нашли что-нибудь?

— Если откровенно, то ничего. Его все любили.

— Это хорошо. Он был замечательный доктор. — Она отважилась сделать глоток воды. — Время в Антиб-ле-Пен не двигается. Но мертвецы продолжают открывать нам глаза.

— Изабель, пожалуйста, анализ…

— Извините. — Она вытащила из сумочки конверт и достала листок с печатным текстом. — Позвольте сначала узнать, почему вы обратились ко мне.

— Я не хотел связываться с клиникой. Никогда не знаешь, какие могут последовать осложнения.

— Это можно было сделать в любой аптеке. Таких в Каннах полсотни как минимум.

— Верно. Но я понятия не имел, что было в этом образце. Обычная аптека может сообщить в полицию. Мне пришло в голову, что вы, вероятно, знаете какую-нибудь лабораторию, где не…

— Не будут задавать лишних вопросов? — Мадам Дюваль покачала головой, сочтя, что конспиратор из меня никудышный. — А что это за ампула?

— Я нашел ее дома. — Чтобы ложь выглядела убедительной, я добавил: — Среди вещей Дэвида. Ее содержимое могло объяснить настроение, в котором он пребывал. Если у него был диабет…

— У него не было диабета. Я обратилась в маленькую лабораторию в Ницце. Дэвид пользовался их услугами, пока в клинике не появилось такое же оборудование. Должна вам сказать, что главный провизор был удивлен.

— Почему?

— Это какой-то необычный коктейль. — Она надела очки для чтения и пробежала листок. — Там были витамины группы B и E, противовоспалительный состав и послеоперационное болеутоляющее.

— Отлично. — Я подумал о том, как Джейн колдует над этим зельем, отмеряя ингредиенты, словно мать, готовящая кашку ребенку. — Значит, с этим все в порядке?

— Не совсем. — Мадам Дюваль положила листок на стол, подозрительно наблюдая, как я кручу в руках стакан с минералкой. — Все эти вещества были в очень низкой концентрации и составляли всего пятнадцать процентов от общего объема. Остальные восемьдесят пять процентов — это мощный транквилизатор, амитриптилин. Его используют в клиниках для душевнобольных как успокоительное длительного действия.

Я взял у нее листок и принялся изучать французский текст и цифры с их скачущими десятичными дробями.

— Похоже, довольно большая доза.

— Очень. Если принимать по пять кубиков в день, то пациент будет жить как в тумане. Его ничто не будет трогать — ни его собственное состояние, ни события, происходящие вокруг.

— Похоже, полезная вещь.

— Для тех, у кого стресс или душевный кризис, который они не хотят разрешать. — Мадам Дюваль сделала глубокомысленную паузу. — Такие мощные транквилизаторы обычно не прописывают послеоперационным больным. Им рекомендуют двигаться, а не сидеть целыми днями на одном месте.

— Могут быть и другие причины… — Я взял листок и сунул его к себе в карман. — Благодарю вас, мадам Дюваль. Вы очень мне помогли.

— Не думаю, — Она положила руку на столешницу, которую сотрясала моя дрожащая левая коленка. — Вы по-прежнему счастливы в «Эдем-Олимпии»?

— В целом — да.

— Жизнь там нелегкая. Кажется, что все ясно, но… по крайней мере, боль обостряет ум.

Я тепло пожал ей руку, радуясь тому, что мне нет нужды рассказывать этой умной женщине обо всем.

Когда мы выходили из кафе, байкеры меняли позы за своим уличным столиком. Мадам Дюваль перешагнула через вытянутую ногу в ботинке, а я дождался, когда его владелец отобьет об асфальт расшатавшуюся подковку. Прислонясь к двери, я заметил русоволосого человека с соломенной шляпой в руке — он стоял у припаркованного «рено». Листок, прикрепленный к внутренней стороне лобового стекла (для умиротворения дорожной полиции), извещал, что за рулем доктор или ветеринар, спешащий по срочному вызову. Он повернулся спиной к кафе и принялся изучать карту Лазурного берега.

— Мелдрам…

Я узнал австралийского редактора «Ривьера ньюс». Он наблюдал за отражением мадам Дюваль в стекле пассажирского окна, и я догадался, что ему уже известно, кто выйдет за ней из киберкафе.

Я простился с мадам Дюваль и дождался, когда она доберется до входа в свою парадную. Шествуя к лифту парковки, я увидел, что теперь Мелдрам сидит в «рено» в пятидесяти ярдах от выезда из гаража.

Я спустился на нижний этаж, где был припаркован мой «ягуар», и, когда открыл дверь, к моим ногам упала карточка. Кто-то отпер дверь, а потом осторожно закрыл ее, прижав карточку к порожку. Запасной набор ключей от «ягуара» был только у одного человека. Я прочел:

Пол, оставь «ягуар» здесь. Моя машина с поднятой крышей в соседнем ряду. Ключи под твоим сиденьем. Постарайся, чтобы тебя не видели, когда будешь выезжать. Встретимся в ле-гарупской церкви, около маяка на мысе Антиб.

Осенявшая мрачную тишину этих сводов позолоченная деревянная статуя Богоматери Благополучного Возвращения была почти невидима в темноте, которая заполняла боковые приделы скромной церквушки. Две женщины в бомбазиновых платьях и темных косынках сидели на передней скамье, погруженные в свои мысли об умерших мужьях или детях. Я купил десятифранковую свечу и понес дрожащий огонек по боковому проходу. Десятки пожертвований висели на стенах — напоминания о морских катастрофах, воздушных или дорожных происшествиях; рядом со многими были выцветшие фотографии или газетные вырезки. Лица мертвецов обрамляли латунные медальоны и пластиковые рамки: смеющаяся школьница — с затонувшего в Ницце парома, моряки, погибшие во время войны, антибские рыбаки, потопленные танкером, три аквалангиста, утонувшие в море неподалеку от церкви, которая увековечила память об их смерти. Среди старомодного скопления пыльных шелковых флагов и моделей паровых яхт девятнадцатого века была коробка с прозрачной крышкой, под которой виднелась вылепленная из пластилина модель потерпевшего катастрофу самолета. На поломанных крыльях можно было различить отпечатки детских пальцев.