— Государь, я находился вместе с вами в шатре Бодасена — по вашему приказу...

— Значит, это я виноват в том, что на лагерь напали?

— Нет, государь!

— «Нет, государь», — передразнил Горбен. — Еще бы ты сказал «да». Твои часовые спали. Теперь они мертвы. Не кажется ли тебе, что пора присоединиться к ним?

— Государь!

— Сделай это. Возьми свой клинок и вскрой себе вены. Офицер вынул свой парадный кинжал, обратил острием к себе и вонзил глубоко в живот. После мгновенной тишины он стал кричать и биться в конвульсиях. Горбен достал свой меч и ударил его по шее.

— Даже этого не мог сделать как надо, — сказал император. Друсс вошел в палатку к Зибену и бросил топор на пол. Поэт не спал — он лежал, молча глядя на звезды. Воин опустился на пол, уронил свою большую голову на грудь, сжимая и разжимая кулаки. Поэт, чувствуя его отчаяние, попытался сесть, но боль в груди усилилась, и он закряхтел. Друсс поднял голову и выпрямился.

— Как ты тут? — спросил он.

— Хорошо. Я слышал, ваша вылазка не имела успеха?

— Горбена не оказалось в шатре.

— Что стряслось, Друсс?

Воин понурил голову и не ответил. Зибен слез с постели, подошел к нему, сел рядом.

— Ну давай, старый конь, выкладывай.

— Я убил Бодасена. Он выскочил на меня из темноты, и я его зарубил.

Зибен положил руку ему на плечо.

— Ну, что теперь скажешь?

— Скажи, почему это выпало именно мне?

— Хотел бы я это знать. Но ведь не ты переплыл океан, чтобы убить его, Друсс. Он сам явился сюда. Да не один, а с целым войском.

— У меня в жизни было так мало друзей. Эскодас умер в моем доме. Бодасена убил я сам. А тебя притащил умирать здесь, на забытом врагами перевале. Я так устал, поэт. Не надо было мне вовсе приходить сюда.

Друсс встал и вышел. Погрузил руки в бочку с водой, умылся. Спина болела, особенно под лопаткой, куда много лет назад вонзилось копье, и докучала вздутая жила на правой ноге.

— Не знаю, слышишь ли ты меня, Бодасен, — прошептал он, глядя на звезды, — но я сожалею, что это выпало мне. Ты был мне хорошим другом в лучшие времена. С тобой можно было идти в горы.

Он вернулся в палатку и увидел, что Зибен уснул на стуле. Друсс бережно поднял его, перенес на кровать и укрыл теплым одеялом.

— Совсем ты у меня плох, поэт. — Он пощупал Зибену пульс — сердце билось сильно, но неровно. — Не бросай меня, Зибен. Я отвезу тебя домой.

Как только утренняя заря позолотила вершины, Друсс сошел по склону, чтобы снова занять свое место в строю.

За восемь страшных дней Скельн превратился в бойню, усеянную разлагающимися трупами и пропитанную смрадом. Горбен бросал на перевал легион за легионом, но все они возвращались ни с чем. Тающие ряды защитников спаивало мужество черного воина с топором, чье мастерство ужасало вентрийцев. Одни называли его демоном, другие богом войны. Вспоминались старые предания. Победитель Хаоса вновь являлся у вентрийских лагерных костров.

Только Бессмертные не ведали страха. Они знали, что перевал предстоит очистить им, и знали, что это будет нелегко.

На восьмую ночь Горбен наконец уступил настойчивым просьбам своих генералов. Время шло, и перевал следовало взять не позднее завтрашнего дня — иначе дренайская армия запрет их в этом проклятом заливе.

Приказ был отдан, и Бессмертные принялись оттачивать мечи.

На рассвете они тихо встали и построились серебристо-черными рядами за ручьем, лицом к трем сотням человек, преграждавшим им путь на Сентранскую равнину.

Дренаи устали, измучились вконец, глаза у них ввалились.

Абадай, новый командир Бессмертных, вышел вперед и вскинул меч, молча отсалютовав по обычаю своего полка. Клинок опустился, и Бессмертные двинулись вперед. Три барабанщика в задних рядах забили мрачную маршевую дробь, в воздухе сверкнули мечи.

С угрюмыми лицами дренаи смотрели, как движется на них цвет вентрийского войска.

Друсс теперь вооружился щитом. Его голубые глаза не выражали ничего, зубы стиснуты, рот превратился в тонкую линию. Он напряг плечи и глубоко вздохнул.

Вот оно, испытание. Вот он, великий день.

Удача Горбена против решимости дренаев.

Друсс знал, что Бессмертные чертовски хорошие воины, но сейчас они сражаются лишь ради славы.

Дренаи же — гордые люди и сыны гордых людей, потомки воинственного народа. Они сражаются за свою родину, жен и детей, рожденных и нерожденных. За свободу своей земли и за право самим выбирать свою судьбу, как подобает вольным людям. За эту мечту сражались Эгель и Карнак — и несчетное множество других подобных им мужей.

Князь Дельнар стоял позади Друсса и смотрел на вражеских солдат, не в силах сдержать невольное восхищение их строевой выучкой. Он перевел взгляд на Друсса и подумав, что без него дренаи ни за что не продержались бы так долго. Друсс, точно якорь в бурю, держит корабль носом к ветру — и судно борется со стихией, не разбиваясь о скалы и не переворачиваясь. Сильные черпают мужество в его присутствии. Он являет собой нечто постоянное в изменчивом мире — силу, на которую можно опереться.

Бессмертные приближались, и Дельнар почувствовал, как нарастает страх в рядах дренайских воинов. Воины переминались на месте и крепче сжимали щиты. «Пора тебе сказать свое слово, Друсс», — с улыбкой подумал князь.

И Друсс, ведомый чутьем прирожденного воина, поднял топор и проревел навстречу Бессмертным:

— Идите сюда и умрите, сукины дети! Я Друсс, а это — ваша смерть!

Ровена собирала цветы в садике за домом, когда боль ударила ее под ребра, пронзив навылет. Ноги подогнулись под ней, и она упала среди зелени. Пудри увидел ее от выходящей на луг калитки и бросился к ней, зовя на помощь. С луга прибежала жена Зибена Ниоба. Вдвоем они подняли лишившуюся чувств Ровену и внесли ее в дом. Пудри всыпал ей в рот порошок наперстянки и, зажав Ровене ноздри, заставил ее выпить воды из глиняной чаши.

Но на этот раз боль не прошла. Ровену отнесли наверх и уложили в постель, а Ниоба верхом отправилась в деревню за лекарем.

Пудри сидел подле Ровены. На сморщенном личике застыла тревога, темные глаза были влажными от слез.

— Прошу тебя, госпожа, не умирай, — шептал он. — Прошу тебя.

Ровена покинула свое тело, с жалостью глядя глазами души на лежащую внизу грузную фигуру. Морщины, седеющие волосы, темные круги под глазами. Неужто это она? Неужели эта изношенная оболочка — та самая Ровена, которую много лет назад увезли в Вентрию?

И как постарел и съежился бедный Пудри. Бедный, верный Пудри.