– Ты загадал желание? – спросила она, чуть отстраняясь и глядя мне в глаза.

Аплодисменты стихли и пассажиры рассеялись, рассевшись за свои столики.

– Да, – сказал я, – и ты его знаешь.

Мы снова сидели в пластиковых креслах, я глазел по сторонам и приходил в себя. Этот страстный поцелуй несколько озадачил меня, и Аню это забавляло.

Вскоре над сверкающей бликами огней водой разлилась знакомая мелодия и чей-то тихий приглушенный с хрипотцей женский голос (а ля Каас) заглушил плеск волны за бортом и урчание двигателя. Аня, словно давно ожидавшая эту мелодию, поднялась и молча протянула мне руку, приглашая на танец. Этого я тоже не ожидал. Мимо проплывал как раз каменный парапет острова со знакомыми очертаниями расцвеченного прожекторами храма. В моей левой ладони совершенно безвольно и без всякого намека на какое-либо близкое расположение лежали Анины пальчики, а правой я едва ощущал ее теплую поясницу. Страстный поцелуй на виду у толпы ротозеев, шампанское, танцы на покачивающейся под ногами палубе… Я ведь точно знал, что это не земля уходит у меня из-под ног, нет, просто нашу «муху» слегка качает волна. Я испытывал, конечно, и наслаждение, но не переставал удивляться. Что все это значит? Значит ли это, что между нами… Нет-нет! Этого нельзя было допустить, думал я. Хотя… Мы ведь не чужие! Мне вдруг пришло в голову, что Аня испытывает меня. Ей, думал я, просто интересно узнать, что я из себя представляю теперь. Как мужчина. Может быть, она захотела мне отомстить? Но за что? Быть уверенным, что ты понимаешь женщину – значит обмануться собственной самонадеянностью. Нельзя сказать, что у меня голова шла кругом, но четкого ответа на свои вопросы я тогда сформулировать не смог. Теперь, когда прошло столько времени, и я знаю весь ход событий, кажется странным, что у меня тогда возникли подозрения насчет Аниных поступков. Никаких сногсшибательных поступков и не было, не было никакой игры. Аня просто жила, как привыкла жить без меня. Она изменилась – вот единственный факт, с которым мне пришлось согласиться. Но ведь столько лет прошло! С каждым бы произошли перемены. Но тогда обрести ясность мне так и не удалось.

– А помнишь, как мы с тобой, – произнесла она, поднимая глаза, – целую неделю жили в палатке?

– Еще бы! – снова соврал я.

Ее губы едва не касались моих, и мне ничего не оставалось, как вместо ответа, коротко и сладко поцеловать их.

– Еще, – прошептала она, не открывая глаз.

Затем мы пили какое-то безвкусное, но очень дорогое кислое белое вино, ели мясо, мясо перепела или куропатки, может быть, даже канареечное, мне было все равно, и даже пели, подпевали певице, которая по моему заказу исполнила на русском песню о поручике Галицине и что-то еще, все на ломаном русском. Аня улыбалась, а мои глаза едва различали ее силуэт. Мы ни разу не вернулись к моему рассказу. Аня ни о чем не спрашивала и я молчал. Потом я напился! Да я был пьян, как последний сапожник. Боже, какое это счастье быть пьяным, как сапожник!

– Вот мы и прошли с тобой по триумфальной дороге Франции, – произнесла Аня, – от Нотр-Дам до дворца Шайо.

– Да уж, – сказал я, – это было триумфальное шествие!

Время от времени невдалеке раздавались глухие гудки, а потом небо вдруг озарилось тысячами падающих звезд. Праздничный фейерверк. Луч прожектора Эйфелевой башни словно проснулся и стал шарить своим слепящим белым стволом то по небу, то по домам, по реке, а сама она, разодетая в ажурный наряд из мириад мигающих огней, как невеста в свадебное платье, мерцала и светилась, и, казалось, летала в веселом и праздничном вальсе.

– Что ты еще знаешь о наших?

Я пожал плечами.

– Ого!.. – только я и сказал.

Это «Ого!», видимо, следовало расценивать так: столько лет прошло! Много воды с тех пор утекло… Что я мог знать о наших? Ничего. И Аня не настаивала, чтобы я объяснялся: «Ого!» так «Ого!». Купола искусно подсвеченных соборов сверкали золотом. Невидимые ракеты с шипением и свистом взмывали ввысь и, когда наступала недолгая тишина, вдруг взрывались над головой рассыпающимися цветистыми шарами искр с характерными хлопками-пуканьями. Мы сидели рядом и, задрав головы любовались удивительным зрелищем.

– Ты, правда, приехал за мной? – повернувшись ко мне лицом, неожиданно спросила Аня.

Она положила свои теплые пальцы на мою левую руку и заглянула в глаза. Вопрос застал меня врасплох и привел в чувство. Меня словно окатили холодной водой. Но пока я собирался с мыслями, Аня задала свой следующий вопрос. Как потом я узнал, она в тот вечер боялась услышать мое «нет». Было бы еще хуже, если бы я стал уходить от ответа, отделавшись шуткой или какой-либо выдумкой. Дождаться моего уверенного «да» у нее не хватило духа.

– Скажи!..

Внезапная мысль о Юле придала мне мужества.

– Да! – сказал я.

– Аза не нашлась? – тихо спросила она.

Я молча помотал головой из стороны в сторону.

– У меня до сих пор есть ваша фотография, помнишь?

Я кивнул: помню. Я не только помнил, я ждал. Я все еще ждал от Азы какой-то весточки, я помнил ее слова проклятия в свой адрес. Я жил ожиданием чего-то невероятного, может быть, даже чудовищного. И дело заключалось вовсе не в Азе, а в том, кого мы вместе с ней произвели на свет Божий. Это и была пресловутая биологическая обратная связь, вездесущий biofeed back. Что если он до сих пор жив? Каков он, что с ним, как ему живется?.. Было и еще множество вопросов, на которые у меня не было ответов. Я молчал, а Аня подняла ресницы и, посмотрев мне в глаза, вдруг рассмеялась.

– А помнишь, что ты мне сказал на той вечеринке, когда мы праздновали то ли День медика, то ли…

– Я тогда тоже набрался…

– Что ты мне сказал?

– Ты была совсем ребенком.

Аня пристально посмотрела на меня.

– Я была взрослым ребенком.

– Да-да-да.

– Что ты мне тогда сказал?

Если бы я мог помнить!

– Что мы водрузим свой флаг на планете! – воскликнул я и поднял правую руку со сжатыми в кулак пальцами.

– Не ерничай, ты никогда этого не вспомнишь.

Я умолк, и мое молчание было знаком согласия.

Это было сказочное путешествие. Сказка длилась до 23.00, а мне казалось, что три часа пролетели мгновенно. Я готов был платить бешеные деньги, чтобы пароходик катал нас до утра, до зимы, когда морозы закуют Сену в лед, но Аня остановила меня.

– Зачем? Еще успеем.

Что я сказал ей на той вечеринке, так и осталось для меня тайной.

Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.