деятелей обеих стран — в частности, в августе состоялась встреча Вильгельма и Франца Иосифа в Ишле, а затем переговоры Бисмарка и Бойста в Гаштейне. Несмотря на продолжение прогерманской линии, 8 ноября фон Бойст был заменен на посту министра иностранных дел Австро-Венгрии графом Дьюлой Андраши[615], сторонником ускоренного сближения с Германией — еще один сигнал с австрийской стороны о желательности прийти к соглашению. Стороны широкими шагами двигались к взаимопониманию. О содержании переговоров был через русского посланника Павла Убри проинформирован и Петербург, при этом Бисмарк особо подчеркнул, что сближение с Австро-Венгрией, помимо всего прочего, преследует цель обуздать французский реваншизм.

Ведя переговоры с обеими державами, канцлер стремился в то же время обеспечить Германии независимую позицию и не дать втянуть себя в противоречия, существовавшие между Петербургом и Веной. Для него не было секретом, что оба партнера с гораздо большим удовольствием пошли бы на заключение двустороннего соглашения с Германией, нежели предполагаемого трехстороннего. Одной из попыток достичь такого взаимопонимания за спиной третьего партнера стал запланированный Андраши еще в июне 1872 года визит Франца Иосифа в Берлин на осенние маневры германской армии. Но Бисмарк совсем не был заинтересован в подобном развитии событий, в результате чего на встречу пригласили и Александра II. В то же время, несмотря на все существовавшие противоречия и взаимные опасения, Австро-Венгрия и Россия стремились улучшить свои отношения — хотя бы для того, чтобы избежать чрезмерной зависимости от Германии.

Состоявшееся 6—11 сентября 1872 года свидание трех императоров в германской столице было призвано продемонстрировать всему миру силу монархической солидарности Петербургского, Венского и Берлинского дворов. Оно прошло в атмосфере блеска и пышности, а за кулисами состоялись достаточно важные переговоры Бисмарка со своими коллегами — Андраши и Горчаковым. На них было достигнуто взаимопонимание по вопросу о европейском статус-кво; «железный канцлер» не стремился закрепить за каждой из сторон далекоидущие обязательства — ему требовалась высокая степень «свободы рук» для дальнейших маневров. Игра Бисмарка была достаточно сложной. Он стремился одновременно не допустить ни серьезного ухудшения, ни слишком радикального улучшения отношений между Веной и Петербургом. Это была тактика, которой он придерживался и в дальнейшем: постоянно поддерживать конфликты между другими державами в тлеющем состоянии, чтобы не рисковать серьезной войной, но в то же время создавать у них зависимость от Германской империи. Опасения, что Россия и Австрия смогут договориться за спиной немцев, весьма тревожили «железного канцлера» в начале 1870-х годов.

Основы, заложенные тремя императорами в Берлине, обрели плоть в следующем году. Так, 6 мая 1873 года во время визита Вильгельма I, Бисмарка и Мольтке в Петербург была подписана германо-российская военная конвенция о взаимопомощи в случае нападения третьей державы.

Канцлер не переоценивал значение этого соглашения и не особо поддерживал его; на полях донесения посла в Петербурге принца Генриха VII Ройсса цу Кёстрица о готовности русских послать войска на помощь немцам он написал: «Свои надежнее»[616]. К тому же конвенция содержала примечательную оговорку о том, что она вступит в силу только в том случае, если к ней присоединится Австро-Венгрия, чего в реальности не произошло.

Теперь усилия Бисмарка были направлены на обеспечение австро-российского согласия. 6 июня 1873 года в Шёнбрунне Франц Иосиф и Александр II подписали достаточно абстрактное и расплывчатое соглашение об обеспечении европейского мира, предусматривавшее взаимные консультации монархов. 22 октября Вильгельм I присоединился к этому договору, который традиционно называют Союзом трех императоров. Этот союз стал первым серьезным шагом по обеспечению безопасности Германской империи. Он достаточно надежно гарантировал новую империю против любой попытки изолировать ее, демонстрировал солидарность трех великих монархий и укреплял изоляцию Франции. Свободная форма соглашения заключала в себе еще и то преимущество, что не связывала руки его участникам и не давала повода для споров о главенствующей роли одной из держав.

Вторым направлением деятельности Бисмарка на международной арене стало жесткое давление на Францию, «Железный канцлер» действительно верил в угрозу французского реванша, однако в то же время активно использовал этот жупел для решения внешне- и внутриполитических задач. «У нас не остается никаких сомнений в том, что любое правительство, к какой партии оно бы ни относилось, будет считать реванш своей главной задачей, — писал он в начале 1873 года. — Речь может идти лишь о том, какое время понадобится французам, дабы реорганизовать свою армию или свои союзы настолько, чтобы поверить, что пришло время возобновить борьбу. Как только этот момент настанет, любое французское правительство будет вынуждено объявить нам войну»[617]. Во внутренней политике образ непримиримого врага активно использовался для консолидации общества и шельмования оппозиции, которую обвиняли в пособничестве французам. Альянс внутренних и внешних «врагов империи» постоянно фигурировал на страницах верной правительству прессы. Так было, к примеру, во время дебатов вокруг упомянутого выше военного законопроекта.

Во внешней политике основная задача заключалась в том, чтобы не допустить усиления Франции и в первую очередь реставрации в ней монархии. Республика, считал Бисмарк, не сможет найти себе союзников в Европе и останется в изоляции, а изнутри ее будут пожирать межпартийные конфликты. «Наша потребность заключается в том, чтобы Франция оставила нас в покое, и мы должны не допустить того, чтобы французы, если они не захотят сохранить мир с нами, нашли себе союзников. Пока таковых нет, французы нам не опасны. […] Французской республике будет очень тяжело найти монархического союзника против нас», — писал Бисмарк послу в Париже в конце 1872 года[618]. «Республика и внутренние неурядицы — лучшая гарантия мира», — напутствовал «железный канцлер» чуть позднее его преемника[619].

Французская республика удивительно быстро восстанавливалась после поражения, выплачивая гигантскую контрибуцию с опережением сроков. Уже в 1873 году с ее территории пришлось вывести германские оккупационные войска. Это беспокоило «железного канцлера», который счел необходимым использовать в качестве самого грубого рычага давления угрозу новой войны. Еще летом 1871 года он писал германскому поверенному в делах в Париже графу Альфреду фон Вальдерзее[620]: «Французы не должны заблуждаться относительно того, что война во втором своем издании будет вестись безжалостнее, чем в первом»[621]. После избрания французским президентом в 1873 году известного монархиста маршала Патриса де Мак-Магона угрозы возобновились. В октябре германский посол по настоянию канцлера встретился с министром иностранных дел Франции герцогом Альбером де Брольи и заявил, что Германия сможет жить в мире лишь с такой Францией, которая признает современную политическую обстановку как данность, не подлежащую ревизии: «Ситуация напоминает в действительности больше перемирие, по отношению к которому Франция считает себя вправе разорвать его в