Деятельность евангелических экономических объединений – особенно их попытки устроить торговлю между собой – действительно наталкивают на мысль, что большевики были правы и что евангелики стремились выстроить параллельное общество, или государство в государстве, см., например, [Революция и Церковь, № 9-12 (1920): 96]. Тем более на такую мысль наталкивают их попытки создать в мае 1925 г. в коалиции с другими сектантскими направлениями Всесоюзный кооперативный братский союз, в который должны были войти различные сектантские сельскохозяйственные и кредитные союзы, артели, коллективы и коммуны. В письме, поданном по этому поводу правительству, приводятся призывы советского руководства к сектантам принять участие в строительстве социализма и отмечается, что сектантские объединения обязаны своим сравнительным успехом тем ценностям, которые они разделяют по своей религиозной вере. Для того чтобы сохранить и умножить эти успехи, подписавшиеся под письмом изъявляли свое желание учредить «один общий экономический и финансовый центр», членство в котором должно быть ограничено лишь верующими определенных религий [РГАЭ, ф. 4106, оп. 14, д. 14, л. 65–76][191]. Большевиков слова о том, что никакая социальная революция невозможна без революции духовной, должны были приводить в бешенство. Хотя центральный совет духовных христиан-молокан сообщил своим последователям в июне 1925 г., что предложение было хорошо воспринято правительством, нет оснований считать, что оно было одобрено [Клибанов 1969: 243]. Напротив, подозрение партии в отношении сектантской хозяйственной деятельности только возросло. В конце 1925 – начале 1926 гг. антирелигиозная пресса напечатала две статьи, в которых положительно оценивалась общественная и революционная роль, сыгранная русскими сектантами, но каждой из этих статей был предпослан едкий ответ нового партийного специалиста по сектантским делам – Федора Путинцева [Трегубов 1925; Путинцев 1926; Гончаров 1926]. Путинцев писал: «Мы не против сектантских коммун, не против первичных сектантских кооперативов-общин, но мы против их обособления в особую сеть во всесоюзном или даже в губернском масштабе» [Путинцев 1926: 54].

Есть достаточно оснований полагать, что Путинцев небезосновательно думал, что баптисты и евангельские христиане, как и другие религиозные группы, хотели противопоставить свою религиозную социалистическую альтернативу советским организациям. Например, в первом же выпуске заново открытого «Баптиста» в 1925 г. Иванов-Клышников детально изложил свою идею о том, что баптистские общины – «естественные коллективы». Даже и до революции баптистская община была «скрытым трудовым коллективом», основанным на взаимопомощи; теперь же в условиях «имеющихся у нас широких возможностей», когда «государственная власть насаждает коммунизм», этот аспект общинной жизни только расширился. Успех евангелических объединений свидетельствовал о том, что группа людей, объединенных общей верой, автоматически достигнет лучших материальных условий. В заключении он ясно давал понять, что баптисты желают быть частью советского общества, не перенимая его ценности:

Перед нами стремительный поток новых форм социально-экономической жизни и все обостряющаяся борьба за существование. Мы неизбежно должны войти в этот поток… Однако мы входим в него такими, как мы есть; то есть: стройными рядами людей отобранных, возрожденных, с полустолетним опытом общинной спайки; с особым укладом коллективной жизни, который должен в подробностях определиться в будущем, с верою в Бога, под знаменем Христа! [Иванов-Клышников 1925: 13–14]

Тем не менее важно понимать, что большевистская политика несла в себе противоположные послания для сектантов. Действительно, на XIII Съезде РКП(б) была принята резолюция, в которой предлагалось направить сельскохозяйственные и экономические навыки сектантов «в русло советской работы». Однако в 1921 г. сектантам разъяснили, что им предлагается заселить пустующие земли общинами, которые по своей организации не будут иметь отношения к советским объединениям [Критика религиозного сектантства 1974:18]. Наркомзем разработал образцы уставов – в особенности для сектантских коммун и артелей, потому что предполагалось, что они понадобятся [Гидулянов 1926:567–582][192]. Само коммунистическое правительство толкало сектантов на создание независимых объединений при религиозных общинах: хотя верующие, несомненно, хотели сохранить конфессиональный характер своих хозяйственных экспериментов, их объединения не были включены в официальный Всероссийский союз сельскохозяйственных кооперативов (Сельскосоюз) [ГМИР, ф. 13, оп. 1, д. 192]. В августе 1923 г. баптистский кредитный союз «Братская помощь» безуспешно пытался войти в состав Сельско-союза [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 338, л. 2]. Сомнительный юридический статус объединений верующих лишь способствовал углублению пропасти между советским и сектантским обществом, создавая тот самый раскол, который партия декларативно стремилась ликвидировать.

Сохранение, а главное, успех религиозных коммун поставил перед большевиками вопрос об «образцах» коммунальной жизни, какими, по официальным заявлениям, должны быть стать сектантские хозяйства. В первые десять лет советской власти попытки преобразовать деревню на коммунальных началах шли очень медленно. Некоторым местным чиновникам приходилось признавать, что на подведомственной им территории успешны только коммуны верующих. К примеру, в 1922 г. отделение по кооперативам и коллективным хозяйствам Тверского губернского исполкома послало в Новоторжский уезд свое одобрение инициативы группы евангельских христиан, которые собирались организовать коммуну, на том основании, что в губернии уже есть несколько коммун евангельских христиан и все они «отличаются образцовой хозяйственностью» [ГМИР, ф. 2, оп. 16, д. 91, л. 8]. В Вышневолоцком уезде той же губернии группы детей из нескольких школ каждый год посещали большую коммуну евангельских христиан «Вифания» с 1924 по 1927 гг. В записках, которые писали восхищенные дети-экскурсанты, фигурирует обилие свиней и прочих атрибутов сельской идиллии. Однако письмо, написанное одной группой старшеклассников, говорит о том, что педагоги, работавшие в системе коммунистического образования, испытывали затруднения, пытаясь объяснить детям, куда их возят:

Хозяйство, на наш взгляд, показалось образцовым. Что особенно интересовало нас, так это общая работа и общее потребление. По стороне производства и потребления они подходят к обществу, трактуемому научным социализмом. Надо отметить объединяющим стимулом среди их работы служит религиозное убеждение. Мы со своей стороны стоим на точке зрения дальнейшего распространения таких коммун, но не на основе религиозных убеждений (хотя и они могут привести к светлому будущему), а на основе осознания будущих действительных задач социалистического общества [РГАЭ, ф. 7446, оп. 6, д. 10, л. 30–33].

То обстоятельство, что ученикам стремились представить коммуну в целом в позитивном свете, подчеркивает, насколько сложным было отношение к подобным группам у власти. С первых дней революции среди большевиков и сочувствующих велись споры о том, как следует поступать с бывшими религиозными диссидентами: источники намекают, что в Красную армию спускались директивы заявлять о поддержке сектантов, занимая территории, где прежде стояли белые; иногда в большевистских и баптистских автобиографиях проскальзывает мысль, что евангелическое и революционное учения – лишь две стороны одной монеты; а когда в 1921 г. началась кампания против нарушения партийных регуляций религиозной деятельности, в отчетах с мест стали появляться известия, что многие члены партии считают, будто религия в целом совместима с революцией