class="p1">– Я живу здесь. Твой брат живет здесь. Разве это не разумно – продать именно твою долю? А остальная земля все равно принадлежит нам троим. Она вся записана на меня. Ты же здесь редко бываешь. Не думаю, что она нужна тебе так же, как мне и твоему брату. Мы здесь живем! – она передает мне ручку, и я, недолго думая, беру ее.

– Ну, конечно, она мне нужна, мама, – пытаюсь я объяснить, прежде чем на мгновение теряю дар речи. – Ты же продаешь папину землю.

И вот он: мой осуждающий тон. Теперь я знаю правду. Не она продает землю, а я продаю. Я. Моя подпись на купчей – вот непреходящая отметина моего отчуждения. Почему я не плакал на похоронах отца? Почему я не приезжал домой чаще? Неужели я, знаток человеческих эмоций, не сумел разыграть правильный спектакль? Бессмысленные вопросы вырастали в моем мозгу, как грибы после дождя. Мой взгляд был прикован к ручке в моих пальцах, против воли зависшей над документом.

В какой-то миг мне вдруг вспомнился день во время летних каникул, сразу после окончания средней школы, когда отец повез меня проходить стажировку на цементном заводе.

– Давай, иди, трус несчастный! Веди себя как мужчина!

– Но, папа, это же детонатор!

– Именно! И тебе стоит научиться обращаться с таким оборудованием, потому что настанет день, и ты будешь здесь работать. Когда ты меня сменишь, станешь большим начальником на заводе. Ну что, ты смог?

– Думаю, да.

– Дай-ка я посмотрю. Отлично. Молодец. А теперь все прочь с этого утеса!

– Да, начальник, – послушно сказали рабочие.

Было три часа пополудни, и знойный ветер дул вовсю, вздымая облака пыли, которая щипала и колола наши лица. За известняковым утесом располагалась временная мастерская для экскаваторов, а также смотровая площадка для обзора скальных выступов, окружавших цементный завод. Отец крепко обнял меня за плечи. Мы оба молча взирали на сцену внизу, стараясь скрыть тревогу и восторг в предвкушении того, что сейчас произойдет. Завыла предупредительная сирена.

– Смотри! Я в своей жизни ничего красивее не видел, – пробурчал отец, после чего снова умолк. Он словно перестал дышать. Сирена взвыла еще раз, предупреждая рабочих удалиться от утесов, на которые мы смотрели. Сирена завыла в последний раз. Отец крепко сжал мои плечи.

– Раз именно ты установил детонатор, гордишься собой?

Я в ужасе отвернулся. Широкие ладони отца заслонили мою голову от взрыва. Я ощутил, как под его ладонями мой череп словно скукожился и исчез. Покуда ручка выводит на купчей мою подпись, я слышу, как содрогаются от взрыва горы, и дрожь снова и снова волнами прокатывается по всему телу. Где-то вдалеке утес рассыпается в мелкое крошево.

17 июня 2007 года

Его ранние дневниковые записи, одна из которых датируется 19 марта 2004 года, позднее превратились в его первый рассказ. Повествование ведется от лица Пратхипа, протагониста. В этом рассказе Пратхип возвращается в родной город и вынужден столкнуться не только со своим прошлым, которое, словно наваждение, преследует его, но и с изъятием, по просьбе матери, его имени из семейного свидетельства о праве владения землей. Он, его мать и младший брат унаследовали эту землю от покойного отца. Мать хочет продать долю земельного участка, которой владеет Пратхип (в последние годы он редко приезжал домой, и она решила, что старший сын нуждается в этой земле куда меньше, чем она и его брат), и пустить деньги от продажи на строительство домов, которые можно будет сдавать в аренду рабочим. Аргументация матери, желающей продать землю, небезосновательна; на самом деле она служит неопровержимым доказательством его постыдного равнодушия к родным местам. Пратхипу ничего не остается кроме как подписать документ, разрешающий продажу его земельной доли. Это событие подрывает моральные силы Пратхипа, усиливая внутренний голос, который глумится над его отказом от самых интимных и самых надежных взаимоотношений – семейных уз. Наказание за прошлое презрение к своим корням – презрение, возникшее у него в подростковом возрасте, когда он хотел только свободы от этих уз, которые воспринимал как оковы. Но вместе с обретенной в конце концов и с большим трудом свободой пришло холодное одиночество и неспособность найти свой путь в жизни. Таковы дороги, которые нам нужно пройти в юности, чтобы выйти на собственную тропу, найти для себя путь, встав на который мы сможем стать самими собой.

Он написал этот рассказ в начале 2004 года. В то время он был окрылен своим творчеством. Исполненные страсти фразы, смелый, энергичный синтаксис, дерзкие, усложненные приемы повествования. Рассказ переполняла энергия, в которой сквозила невинность амбиций и высокомерие юности. Прошло три года. Перечитав этот рассказ много раз при разных обстоятельствах, он считает собственное высокомерие одним из своих многочисленных недостатков. А вдобавок к тому бедность словаря, тяжеловесность метафор и напускную праведность, которая теперь представляется ему скучной, банальной и простецкой: его слог кажется ему глупым, несуразным, грубоватым. И тем не менее эти изъяны были порождены годами невинной, бурной юности и со временем они стали его силой, дерзнувшей запечатлеть эмоции, взгляды и дух невинности: мощный порыв, жажду жизни, которую он – в настоящий момент – уже не может воплотить. Это тот глоток свежего воздуха, который ему уже не сделать.

Бурлящая энергия юности превратилась в глубокую безмятежность, на смену амбициозной проворности пришла ставшая для него ценной замедленность. Он более не рассматривает жизнь как гонку, которую нужно выиграть, как цель, которой надо добиться. Вместо того она видится ему как нечто, что живет вместе с ним – существует рядом с ним – в каждый данный момент. Каждая мимолетная минута, каждая мимолетная секунда наполнена своим значением и требует осмысления. Его жизнь более не подстегивает желание мчаться вперед. Напротив, каждый день сопряжен с разного рода приключениями, не менее волнующими, чем то, что когда-то обещало ему будущее. Он научился по-настоящему жить сегодняшним днем.

Перечитав свой рассказ еще раз, он задумывается, какие моменты в нем фактически точные, а какие выдуманные. Он гордится своим произведением, в этом нет сомнения, но он гадает, сможет ли он использовать эту прозу как способ вспомнить, так или иначе, некий прошлый опыт. Это ведь он написал, в конце концов. Он должен суметь отличить реальные элементы сюжета от фальшивых, распознать те части, которым можно довериться на нынешнем этапе жизни, в котором реалии соревнуются с вымыслами повествования.

Томас Манн делает проницательное наблюдение в повести «Тонио Крёгер». Он пишет: «Литератор в глубине души не понимает, что жизнь может продолжаться, что ей не стыдно идти своим чередом и