На самом деле меня не слишком волновало, что она продаст землю. Я сказал ей: «Размечталась» и «Ты хочешь продать отцовскую землю» – просто чтобы заронить в ней чувство вины.

Это верно: я оказался во власти капиталистического менталитета, характерного для среднего класса. Все строится ради извлечения прибыли. Мама все верно сказала. Почему бы не использовать такой ценный актив? Прошлое все равно не вернется. Оно живет только в семейном фотоальбоме, который хранится за стеклом в шкафу.

Я любил отца. Но моя любовь не распространяется на его землю. Я не чувствую никакой привязанности к земле, на которой я родился. Сказать по правде, я не ощущаю никакой связи и с моим родным городом. Но и ненавидеть его у меня нет причин. Дело лишь в личных разочарованиях и упованиях.

Ох, уж эти воспоминания о родном городе… Периоды засухи, когда палящее солнце золотит урожай в полях и в воздухе висит пыль от дорожных работ и цементных заводов. Вечный стук машин и смрад фабричного дыма. Девчонки, с которыми я бегал на свидания, теперь носят заводскую униформу и, если кто-то из них хочет повышения до должности офисной секретарши и мечтает сидеть в приемной под кондиционером, им приходится копить деньги на пластическую операцию, чтобы обменять свое старое лицо на более привлекательное для посетителей. Мальчишки, с кем я когда-то водился, теперь гоняют наперегонки на мотобайках. Один за другим они гибнут в автомобильных авариях на шоссе, а те, кто остается в живых, работают водителями грузовиков на цементных заводах, – но это только прикрытие их основной работы, а именно торговли наркотиками. Они мчатся на своих грузовиках по дорогам, ведущим к переменам. Люди, чьи трупы они хоронят, из тех же деревень, откуда они родом. Хотят они того или нет, но они продают наркоту своим односельчанам, врезаются на грузовиках в своих односельчан, пока большинство из них не умирает, и тогда их сменяют мигранты, приехавшие сюда в поисках той же самой работы. Подумайте только, сплошные перемены!

В этом уродливом захолустье нет ничего такого, что бы заставило меня его полюбить. Оно мне совершенно безразлично.

Но мать подсуетилась обеспечить приезжих жильем.

Моя мать приспособилась и выжила в условиях этих перемен. Я сказал ей, что не готов посещать дом и землю, что когда-то принадлежали моему отцу. Не желая вступать в конфликт со своим прошлым, которое ассоциируется у меня с землей моей малой родины, я попросил мать и брата встретиться со мной в земельном департаменте. Когда будет покончено с оформлением бумаг, мы, вероятно, пообедаем в ближайшем ресторанчике, и там я скажу, что мне надо уехать пораньше, изображу из себя занятого, раздраженного и пребывающего в унынии старшего сына, как будто я так и не смог смириться с кончиной отца.

И вот мать и брат заходят в земельный департамент. На ней новенькое, пошитое на заказ платье из переливчатого зеленого шелка, в котором она сверкает, точно покрытый металлическим панцирем жук. Морщинки на лбу и вокруг рта покрыты слоем пудры, губы четко очерчены темно-красной помадой. Хотя она долго шла под жарким солнцем, на коже не видно ни единой капельки пота. Она красива: вероятно, так же красива, как в день их с папой свадьбы.

Моему брату шестнадцать лет. Он стоит рядом с ней, ладно сложенный, загорелый от ежедневной работы под солнцем. На его мускулистых руках бугрятся вены, очерченные вдоль выступающих суставов. У него крупные костяшки пальцев. Одетый в униформу рабочего цементного завода, он таращится на меня, робко, но несколько отрешенно улыбается, а потом отводит взгляд и глядит на свою руку, ту, что держит мать за локоть. Я подхожу к ним и почтительно кланяюсь маме.

– Ты стал мужчиной, – говорю я брату в знак приветствия, хотя мои слова звучат глупо и бессмысленно. Он улыбается и опять смотрит себе под ноги, крепче сжимая мамину руку, как бы моля ее что-нибудь сказать.

– Он уже работает. И каждый заработанный грош отдает мне, – говорит она, сияя от гордости.

– А ты не хочешь вернуться в школу? – спрашиваю я. – Ты сколько закончил? Четыре класса?

– Этого более чем достаточно. Не приходится платить за его обучение. Хорошо, что он работает и помогает мне.

Я пожимаю плечами и морщусь, выражая свое неодобрение.

– Ты мог бы зарабатывать больше, если бы был лучше образован.

– Мне и твою-то учебу было очень тяжело оплачивать!

– Почему ты думаешь только об этом?

– А почему ты все время подзуживаешь Майтри, чтобы он от меня ушел? Очень хорошо, что он здесь и заботится обо мне. Я, знаешь ли, старею, – Мать повышает голос.

– Ну да, ладно. Я понял. Давайте разберемся с этими бумагами, – предлагаю я, меняя тему разговора. И первым захожу в земельный департамент.

Атмосфера внутри, мягко говоря, нервозная. Офисные сотрудники говорят громко, заставляя посетителей робеть, везде беспорядочно змеятся очереди, и стоит неумолчный перестук пишущих машинок.

Подходит наша очередь. Мать дружелюбно заводит беседу с женщиной за столом и, вынув из сумки купчую, передает ее сотруднице. Та пробегает бумагу глазами, просит показать другие документы и свидетельство о владении землей, не отрывая взгляда от лежащей перед ней купчей.

Похоже, мать уже сделала все самое сложное, и теперь осталось только подписать купчую. Меня удивило, что она смогла разобраться в такого рода вещах. Оказывается, она еще до моего приезда сделала все, что требовалось, обошла все необходимые инстанции и получила весь комплект нужных бумаг. И все, что нам теперь оставалось, это поставить свои подписи.

– Это он? – спросила женщина мать и одарила меня загадочной дружеской улыбкой.

– Что? Кто? – вздрогнув, спросил я.

– О, разве вы не обсуждали, чью землю продаете? – улыбка сошла с губ женщины. Ее лицо стало суровым. Я поворачиваюсь к матери, которая тоже вроде как смущена.

Кто-то тут решил поиграть в игры, подумал я. Скоро узнаем кто.

– Будьте добры объяснить, что все это значит? – вежливо обращаюсь я к женщине за столом.

– Вы хотите продать два нгана земли, так? У вас во владении находится один рай и два нгана – всего шесть нганов. Если поделить на троих, каждый из вас владеет двумя нганами. Так вот, я спрашиваю, чью долю земли вы собираетесь продать?

Как только чиновница заканчивает свое объяснение, я киваю головой. Все абсолютно понятно. Я снова поворачиваюсь к своей коварной матери. Она встречает мой взгляд с самым невинным выражением.

– Просто подпиши. Я же все подготовила, – говорит она и жестом просит женщину за столом передать ручку.

– То есть ты хочешь продать мою долю!