- Уже не до педагогики, поздно.

- Я понимаю.

Лев понимал, насколько непривычно и сложно звучит для Славы «заставь», «отбери», «обыщи», а потому поддерживающе сказал:

- У тебя всё получится. Я скоро перезвоню. И ты, если что, звони.

Слава вздохнул, соглашаясь, и они начали прощаться:

- До скорого…

- Давай. Целую.

Лев чуть не хлопнул себя по губам, сказав это. Они оба, замерев, посмотрели друг на друга, Славина рука, потянувшаяся к красной трубке, зависла в воздухе. Даже Сэм вздрогнула и открыла глаза, почуяв неладное.

- Извини, - проговорил Лев. – Я случайно.

- Всё нормально, - примирительно ответил Слава, и ещё раз повторил: - Пока.

- Пока.

Они одновременно коснулись кнопки отключения вызова.

Лев ещё некоторое время сидел, переводя дыхание и поглаживая Сэм за ухом (хороший антистресс), а потом заглянул в список контактов в мобильном. Там, как и вообще во всём, что касалось его жизни, царил идеальный порядок: все абоненты были рассортированы по папкам: «Семья», «Друзья», «Работа». Только Слава и дети не были ни в каких папках, они возвышались на самых первых строчках, как «важные». Он пролистал до списка, в который никогда не заходил, но всегда берег, потому что «мало ли что». В общем, до «однокурсников».

Димон. У Димона мама недавно попала в реанимацию, Лев её спас, это хорошо. Если бы не спас – позвонить бы не получилось.

Когда Димон ответил, Лев соблюл все вежливые формальности:

- Привет. Извини за поздний звонок, не разбудил?

Димон тоже ответил вежливо:

- Нет, всё в порядке. Что-то случилось?

- Хотел попросить тебя об экскурсии по твоему дворцу.

- По наркодиспансеру что ли? – хмыкнул Димон.

- Можно только по подростковому отделению.

- Оно детское называется.

Звучало жутковато, но Лев согласился:

- Ага, по нему.

- Нет проблем. Приезжай.

- Завтра утром нормально?

- Нормально.

Возникла пауза, и Лев испугался, что Димон сейчас отключит вызов.

«Спроси, просто спроси – уговаривал он сам себя. – Это ни к чему не обязывает».

- Подожди, - попросил Лев. – Я хотел ещё узнать…

- Что?

- Вы делаете кодирование?

Димон удивился:

- Кому? Детям?

- Нет, - выдохнул Лев. – Взрослым.

Почти 15 лет. Слава [50]

В верхнем ящике тумбочки, рассыпанными по углам, он нашел засохшие крошки каннабиса и папиросную бумагу, но самой травки не было, как и других наркотиков. На всякий случай, как и говорил Лев, он проверил все остальные ящики и шкафы, но из преступного обнаружил только сваленные комом вещи и контрольную работу по математике с отметкой F. Удивительно, как то, что ещё вчера вызвало бы негодование («Почему не подготовился?»), сегодня даже не заставило повести бровью. Какие уж теперь оценки…

В комнате пахло жженой травой, и Слава не мог понять, чудится ему этот запах или он висит в воздухе на самом деле. Верхний ящик тумбочки действительно источал странный растительный аромат, но теперь Славе казалось, что пахнет повсюду. Может, запах был здесь всегда, а Слава не замечал, потому что старался быть слишком хорошим? По пальцам одной руки можно вспомнить, сколько раз он проходил в детскую комнату – она вся принадлежала детям, потому что… потому что так правильно? Он стучал, прежде чем открыть дверь, не заходил, а заглядывал, не убирался и не требовал уборки (кроме протирания пыли), потому что позволял им самостоятельно решать, хотят они жить в порядке или хаосе. Разве это не демократия? Не та степень свободы, необходимая детям? Почему всё, что он старался делать правильно, теперь выглядит одной большой ошибкой?

Он злился на собственную несостоятельность. Он злился на Мики, который не только открылся с новой стороны, но ещё и заставил Славу переосмыслять себя. Казалось, всё, что он знал о своей семье раньше, неправда. Всё, что он знал о себе самом – тоже. Ему всегда хватало мудрости оставаться мягким, чутким, спокойным отцом, а теперь он перетряхивал его личные вещи и ему даже не было противно. Ему было злобно. Он делал это с какой-то разрушительной жаждой тирании.

И в то же время понимал, что тирания не работает тоже. Он будет прятать лучше. Он будет хранить траву не в верхнем ящике тумбочки, а в таких местах, куда Слава даже не додумается заглянуть (тайник в плинтусах?). Он будет врать больше и лучше. Тирания выращивает изворотливых изобретательных лжецов.

А если ни любовь, ни насилие не помогут воспитать хорошего человека, что вообще поможет? Он не знал ответа. Это был пик его родительской беспомощности.

Когда Слава гремел ящиками стола в поисках документов, Мики шевельнулся в своей постели и приоткрыл глаза. Слава обернулся на него и с напором спросил:

— Где твой паспорт?

Сын закрыл глаза и отвернулся к стене. Слава громко задвинул ящик обратно и вытащил следующий – в нём, среди трех квадратиков презервативов, просроченной шоколадки и календариком за прошедший год, лежал Микин загранпаспорт. Слава вытащил его, с грохотом вернул ящик на место и вышел из комнаты. Он бы хлопнул дверью (потому что какого хрена этот чертенок спит, а он – нет?), но не хотел разбудить Ваню, сопящего на диване в гостиной.

Он вернулся к столу с ноутбуком, открыл крышку и начал грузить сайт авиакомпании. На секунду глянул в окно, где из-за приземистых домов виднелся кусочек улицы с той самой авиакассой, и подумал: «В праздники принято делать широкие жесты…».

Захлопнув крышку обратно, он поднялся и решил прогуляться до Джервис-стрит. Там, в кассе, он купил три билета на конец января – на ближайшие даты цены взлетели почти в два раза. Кассирша уточнила:

— Сделать возвратный тариф?

Слава закивал. Он сомневался во всём, что делает – ему нужна была возможность передумать.

Конечно, он купил билеты так скоро, и так явно (так по-настоящему!) только по одной причине: он злился. Ему хотелось наказать Мики, но он не мог придумать ни одного наказания, который тот бы не смог обойти: он достанет другой телефон, другую траву, другой провод от интернета – что угодно другое, потому что он лжец. Изобретательный лжец. И изворотливый. И, кажется, его всё-таки воспитывал тиран.

Но от чего Мики точно не смог бы уйти, так это от моральных мучений. Пусть думает, что поедет домой один. Пусть посчитает, что Слава может от него отказаться. Пусть вообще поживёт в этой изоляции – физической и эмоциональной – может, тогда