— Элья! Погодите!

Она остановилась на первой ступеньке лестнице и посмотрела наверх, туда, откуда доносился громкий голос Ромины, распекающей служанку за нерадивость. Все гости разошлись, и в полумраке лестничной площадки Габриэль и Форстер оказались одни.

— Вы расстроены? — спросил он, останавливаясь в паре шагов.

— Нет, — она пожала плечами, и произнесла, рассматривая свою ладонь, — с чего бы мне быть расстроенной, мессир Форстер?

— Я же вижу, — произнес он негромко.

— Если вы видите и не догадываетесь, чем я могу быть расстроена, то вряд ли я смогу вам это объяснить так, чтобы вы поняли, — ответила она устало.

— Я не знал, что они приедут так скоро, — сказал он, глядя в окно над лестницей, и казалось, что он был расстроен не меньше неё.

— Значит, всё-таки догадываетесь… И, по-вашему, это должно меня утешить? Или это такое странное извинение? — она горько усмехнулась.

— Никто из них не подумает и не скажет о вас ничего дурного. Ну же, Элья, — его голос стал тихим и мягким, а от интонации, с которой он произнёс её имя, у Габриэль сердце пропустило удар.

Он шагнул ей навстречу и добавил:

— Элья? Посмотрите на меня. Прошу вас, ничего не бойтесь — всё будет хорошо. Обещаю. Просто доверьтесь мне.

Эти слова прозвучали очень странно, как будто между ними всё это время был какой-то секрет, и вот сейчас Форстер говорил так, словно обещал хранить его втайне.

— Довериться вам? Я и так в полной вашей власти! Чего же вы ещё меня хотите? — горько ответила Габриэль, подняла на него взгляд и… почти обожглась.

…Милость божья! Зачем он так смотрит на неё? Зачем он стоит так близко?

Она прижалась к стене, отодвигаясь, потому что сейчас их отделяла друг от друга лишь ширина одной ступеньки лестницы, и Форстер взялся рукой за перила, преграждая ей путь вниз, а вверху, где-то поодаль в коридоре, слышались голоса слуг, обсуждающих указания Ромины.

Выражение лица Форстера говорило о том, что ему было больно и может быть стыдно, а ещё казалось, что лишь чья-то невидимая рука удерживает его от того, чтобы не сделать оставшийся шаг ей навстречу.

Его лицо было так близко, и синева его глаз… А ответ на её вопрос повис между ними грозовым облаком.

Где-то слышались шаги служанок, их смех… и чёткие распоряжения Ромины смягчало неторопливое бормотанье Натана, хлопали двери, кто-то выбивал подушку, натужено скрипела перестилаемая кровать…

А Габриэль и Форстер стояли друг напротив друга на этой лестнице, словно воры, которых застигло врасплох появление хозяев и заставило спрятаться за дверью. И несколько мгновений они, прислушиваясь к этим звукам, не сводя друг с друга глаз, но это молчание говорило больше, чем любые слова. Именно в это мгновенье Габриэль поняла, что, судя по его взгляду, она и так знает ответ на вопрос, чего же он хочет…

Ей стало жарко. И страшно. Она испугалась этой неожиданной близости, и нахлынувшей на неё слабости, сердцебиения и странного головокружения… И стыда за то, что она почему-то смотрит на его губы, вместо того, чтобы бежать прочь, ведь их вот-вот застанут слуги. Но она не могла сдвинуться с места, лишь стиснула пальцы, и поспешно опустив взгляд, пробормотала:

— Мессир Форстер, я бы предпочла отказаться от сегодняшней поездки, надеюсь, вы понимаете почему?

— Боюсь, в свете недавних событий вам всё-таки безопаснее будет провести этот день рядом со мной, — выдохнул Форстер и сделал шаг назад.

— Безопаснее? — Габриэль вопросительно посмотрела на него.

— Поверьте, синьорина Миранди, рядом со мной вас не понесёт ни одна лошадь, вы можете не опасаться ни грозы, ни волчьей травы, ни… ничего другого. А оставить вас одну здесь… до тех пор, пока я не найду того, кто пытался вас убить, — он понизил голос, — я не могу. Потому что, несмотря на все мои предупреждения, вы продолжаете поступать неразумно — вчера вы отправились пешком в Эрнино. Одна, — его лицо стало непроницаемо, а цепкий взгляд так и впился в Габриэль, и он добавил ещё тише, — вот скажите, что мне с вами делать?

— Со мной? — переспросила она, и голос едва не сорвался. — Не далее как позавчера вы сказали мне: «Я не хочу, чтобы вы думали, что вы здесь в ловушке». И дали слово. Надо ли мне ставить под сомнение то, что вы способны его сдержать?

Они снова смотрели друг на друга несколько мгновений, и Габриэль показалось, будто Форстер хотел сказать что-то важное, но не смог.

— Нет, синьорина Миранди, вам не нужно ставить это под сомнение, — наконец, ответил он тихо, — вы вольны делать, что хотите. Я не могу запретить вам ходить в Эрнино одной, как и вы не можете запретить мне… волноваться за вас.

Он сказал это так, что от смущения у Габриэль запылали даже мочки ушей. И в этот раз смущение, которое на неё нахлынуло, было гораздо сильнее того, что она испытала в пещере, когда Форстер увидел, как она беззастенчиво рассматривает его шрамы.

И его тихий голос, и то, как он произнёс последние слова, и этот взгляд, горящий и жадный, от которого сразу ослабели колени…

…Милость божья! Да что с ней такое?

Воздух между ними словно пропитался грозой.

Что такого было в его присутствии рядом, что оно вдруг лишило её силы воли? Почему все слова разом вылетели из головы и всё, что она может — краснеть и лепетать что-то бессвязное?

Габриэль отступила, поднявшись на одну ступеньку, а Форстер оттолкнулся от перил, и тоже отступил — но уже в обратную сторону.

— Я дам вам самую смирную лошадь, синьорина Миранди. Я сам поведу её, если хотите. Если хотите, я дам вам и дамское седло, — его голос стал обычным, и даже каким-то сухим, — и мы не будем стрелять из ружья, если вам это не нравится — рассматривайте нашу поездку просто как прогулку…

Он, казалось, был чем-то раздосадован, потому что не дав ей возразить, развернулся и зашагал прочь, бросив на ходу:

— Выезжаем в полдень.

Габриэль пришла к себе в комнату, заперла дверь и села на кровать.

…Как же всё это некстати! Милость божья, да почему всё так? За что ей такое наказание?

…Что ей делать дальше? Как вести себя в присутствии Ромины и синьора Грассо? Как вообще теперь себя вести, если рядом с Форстером она сама не своя, и всё это, разумеется, будет дурно истолковано!

Она не знала, что делать. Она готова была сквозь пол провалиться, стоило ей только представить, что гости Форстера сейчас думают о ней. Во всяком случае, на лице синьора Грассо всё читалось совершенно ясно. А Ромина… на то она и сестра, и в любом случае оправдает брата.

А самое плохое было то, что Габриэль видела, как они всё утро наблюдали за ней и Форстером, словно ища на их лицах молчаливое признание греха. А её смущение и попытки его скрыть лишь только подтверждают их догадки. И вырваться из этого круга она, к сожалению, не может. Да теперь это уже и бессмысленно.