И Габриэль показалась в голосе Ханны какая-то угроза, но уж точно эта угроза исходила не от неё.

— Почему? Что здесь такого опасного, кроме гроз? — спросила Габриэль осторожно.

— Всё для вас здесь более-менее опасное, а как говорят у нас в горах: меньше знаешь — крепче сон.

— И ещё, Ханна… не говорите о том, что я вам сказала, мессиру Форстеру. О том, что я не вернусь, — произнесла Габриэль ещё тише.

Ханна прищурилась, и выплюнула колосок, буркнув коротко:

— Добро.

А затем пришпорила лошадь и поскакала вперёд, оставив Габриэль наедине со своими мыслями.

…Но если не Ханна, тогда кто пытался её убить? Кому она могла так здесь помешать?

Остальные жители Волхарда хоть и сторонились южной гостьи, но ненавидеть настолько, чтобы желать ей смерти… на это никто из них не был способен. А Ханна, конечно, могла и солгать. Но Габриэль показалось, что она говорила правду.

В свете этого слова Форстера о том, что ей стоит держаться рядом, обрели уже совсем иной смысл. Если это не Ханна, то ей, и правда, не стоило вчера ходить одной в Эрнино. Она вспомнила то неприятное чувство, как будто кто-то наблюдал за ней из зарослей и даже поёжилась.

…А всё эта странная горская магия! И легенды! Это место сведёт её с ума!

…И куда подевался Бруно?

Они расположились у подножья Голубиной скалы — высокого отвесного утёса, на котором, и правда, в изобилии гнездились сизые птицы. Широкий ручей петлёй огибал утёс и скрывался в небольшой рощице, и в тени нескольких старых лип Ромина занялась обустройством места для пикника, пока Форстер с закупщиком отъехали к стадам.

— Мне нравится эта поляна, — она раскинула руки, словно пытаясь охватить её всю, — и мы часто бывали здесь ещё детьми. Вон и те камни — там было наше кострище. А выше есть пещеры, те, что мой брат обещал вам показать, синьор Миранди. Но только после того, как мы перекусим. Йоста? Ну и чего ты застыл? Давай, сооруди костёр! Ты же не забыл, где тут найти хворост? Вы пробовали жареный сыр? Скажу вам — это невообразимый вкус!

Габриэль наблюдала за Роминой с интересом. И в какие-то моменты ей казалось, что она видит в ней множество черт, присущих самому Форстеру. Та же прямолинейность и жёсткость суждений, и манера вести себя так, словно она имеет полное право повелевать другими независимо от их статуса, и при этом умение не казаться высокомерной. А ещё — та же мимика и жесты, и взгляд с прищуром, как и у брата, но одновременно — и какая-то мягкость по отношению к своим людям, сквозившая в том, как она раздаёт им указания.

Габриэль захотелось узнать побольше о жизни этой женщины. Чем она занимается в Алерте? Где живёт?

И пока они раскладывали припасы из корзин, Габриэль ненавязчиво заговорила с ней о столице.

— Мы живём на виа Роччо, — ответила Ромина, снимая шляпку и отбрасывая её на плед, — и хотя я и не люблю Западный квартал — слишком помпезно, но у моего мужа там вся его практика.

— Практика? — удивилась Габриэль.

— Марчелло — доктор, — улыбнулась Ромина. — И если я не ошибаюсь, то вы даже знакомы: не так давно он наблюдал и синьора Миранди.

— О! — Габриэль даже смутилась. — Так тот доктор… ваш муж?

— Да. Мне повезло, — рассмеялась Ромина, — когда твой муж — доктор, это весьма удобно. А вам нравится здесь, в Волхарде? — спросила она в свою очередь.

— Здесь… очень красиво, — ответила Габриэль задумчиво, стараясь быть деликатной, — но многое выглядит странно.

— Ничего удивительного — после Алерты здесь, наверное, всё кажется диким, но в этом есть своя прелесть. Когда мне надоедает рафинированная столичная жизнь, я сбегаю сюда, чтобы немного побыть собой.

— Вам, наверное, не хватает всего этого? — спросила Габриэль, кивнув головой в сторону долины. — Жизнь на юге сильно отличается от того, что я увидела здесь.

— Я люблю Волхард, — Ромина заколола выбившуюся прядь, и произнесла негромко, — люблю своё детство в нём. И то время, когда я была просто счастлива… Но с некоторых пор всё здесь: каждый камень, каждое дерево, каждое лицо… пропитано для меня болью воспоминаний и сожалений. И, знаете, я бы предпочла забыть всё это. Если бы можно было вырвать из книги жизни эти страницы, я бы сделала это не задумываясь. Так что можно сказать, что в Алерте я счастливее, чем здесь. Там мой дом, муж, дети, мои лавки, а тут только… воспоминания и могилы.

Их взгляды пересеклись, и синие глаза Ромины были наполнены печалью.

— Извините, я не хотела касаться больной темы, — смутилась Габриэль.

— Не извиняйтесь. Не вы виноваты в том, что мужчины играют в свои опасные игры, а итогом становятся виселицы и сожжённые леса, — ответила она, расстилая пледы.

Ромина села на небольшую подушку, вытянула ноги, и задумчиво глядя на горизонт, добавила:

— Когда я здесь — я вспоминаю тот постоянный страх, с которыми мы жили, ожидая то снова дым горящих лесов над этими вершинами, то появление синих мундиров… Я спать не могла, из ночи в ночь думая о том, в какой момент Алекс не выдержит и застрелит этого паршивого лейтенанта Корнелли: когда кто-нибудь из его солдат в очередной раз будет тискать наших служанок или когда они будут красть наших уток? И виселица, на которой его вздёрнут вслед за отцом и Валентино, снилась мне почти каждую ночь.

— Лейтенант Корнелли? — тихо переспросила Габриэль.

— Да, сын генерала Корнелли. Проклятый заносчивый мальчишка, который хотел выслужиться перед отцом и получить повышение по службе. Он являлся к нам каждую неделю с отрядом, переворачивал всё вверх дном в поисках нашего мятежного дяди Бартоло, и злился, что не находил того, что искал. И каждый раз я с ужасом ждала его появления, потому что знала — однажды Алекс его убьёт, и моего брата за это повесят, а нас всех выгонят из дома. Одной Царице гор известно, как Алекс всё это выдержал… все эти унижения раз за разом. Они творили ужасные вещи. Просто так. Назло. Они то поджигали сено, говоря, что там может быть спрятано оружие, то рвали подушки в поисках якобы спрятанной казны повстанцев… бросили в колодец дохлую овцу… били посуду… подожгли даже наш дуб! А лейтенант наблюдал. Он хотел, чтобы Алекс бросился на него, хотел, чтобы он только дал повод. А я молилась, знаете о чём? — Ромина посмотрела на Габриэль и криво усмехнулась. — О том, чтобы нашего проклятого дядю скорее поймали и повесили, и чтобы этот кошмар, наконец, прекратился. Я, наверное, предательница и не патриотка, и не настолько люблю свою землю, что, и правда, молилась о том, чтобы южане поймали всех повстанцев, наши леса перестали гореть и война закончилась. Потому что это место без тех, кого любишь — просто кусок земли. А на что он мне?

Она замолчала, и принялась доставать из корзинки свёртки с хлебом и сыром.

— А Валентино Форстер, это кто? — спросила Габриэль осторожно. — Я видела могилу на кладбище.