Дротик, прочертив в воздухе светящуюся линию, вонзился в цилиндрический механизм, который несколькими винтами был прикручен к брюху машины позади усатого. Оставляя за собой струю пара, из огнестрела вылетел снаряд с закругленным концом и треугольными крыльями. Он мчался не прямо, но по пологой дуге. Гана припал к кожистой спирали, вжался в нее. Снаряд пролетел над головой, обдав темя и затылок потоком горячего воздуха, ушел вверх, врезавшись в оболочку мира, взорвался. А из трубы позади незнакомца с громким хлопком выстрелило густое белое облако. Машина качнулась, заваливаясь на бок, крылья ее затрещали, что-то залязгало, загудело… Рогатый схватился за рычаги, но было поздно. Крылатое устройство громогласно чихнуло, окутавшись паром, и, стремительно кружась, рухнуло вниз.

Сунув пистолет в кошель, Тулага вновь лег на живот, провожая взглядом паровую комету. Она вскоре исчезла, растворилась в сероватой дымке, не позволявшей разглядеть поверхность Сферы, оставив лишь лохматый хвост, который медленно расплывался в воздухе.

Черная башня была теперь не видна. Запястья и ступни Ганы висели над бездной, он лежал неподвижно, глядя вперед. Окутывающая дно серая дымка иногда принималась волноваться, по ней шла рябь, и будто какие-то картины выступали к поверхности из глубины. В какой-то момент путешественник разглядел остров, разделенный напополам трещиной, с горой в центре, превратившейся в два языка из земли и камня, два медленно рассыпающихся пласта, – остров этот выступал не из привычных облаков, но из синей воды и медленно погружался в нее. Потом дымка плеснулась, и картина исчезла.

Аквалон плыл сквозь разлившуюся в бесконечности глубокую тишь, колонны едва заметно для глаз ползли мимо. Вот между двумя вновь возникла молния, которая могла бы дважды опоясать мир, бесшумно поползла вниз, извиваясь, выбрасывая тонкие ломаные щупальца света, и пропала.

Тулага не мог точно определить ни расстояние, ни скорость, хотя то, что двум мирам предстоит столкнуться, он понял: еще живой и уже погибший, разрушившийся, они сближались медленно, но неотвратимо.

Он окинул решетчатую сверхструктуру балок и колонн последним долгим внимательным взглядом.

И стал возвращаться.

Тварь поднималась легко и неторопливо. Гана сидел с выпрямленной спиной, поджав ноги, сунув левую руку в полость, а правую положив на рукоять ножа. Тело паунога прогнулось под ним так, что получилась глубокая удобная выемка.

Он выдержал настоящую дуэль с самим собой. Любопытство, подстегнутое увиденной снаружи картиной, тянуло исследовать мировую подошву, спуститься в самое основание подмирья, пройтись по горизонтальным коридорам и тоннелям, научиться ползать по внешней поверхности… Но все же он возвращался. Хотя и не совсем понимал, что делать теперь. Что дальше? Заполучить богатство и Гельту, увести ее куда-то и зажить… зная, что Аквалон летит внутри странного пространства, что снизу на него пытаются забраться какие-то диковинные люди, а главное, что он приближается к разбившемуся миру и вот-вот столкнется с ним? И дело даже не в близящейся катастрофе – невозможно было жить старой жизнью внутри мира, познав, что находится снаружи. Увиденное оказалось слишком велико, оно распирало сознание Ганы, теснило грудь; временами он мнил себя великаном, кем-то огромным, сжатым внутри чего-то очень темного и тесного, но уже готовым распрямиться, взломать стенки пространства, покрыв его щепками прежнего, рухнувшего бытия.

В мягкой комнате, когда Тулага второй раз попал туда, не оказалось Фавн Сива, и некому было ответить на его вопросы. Путешественник вновь сел на паунога, взлетел и увидел, что безкуни на склонах уже нет, все как один пропали куда-то.

Чем выше он взлетал, тем разреженнее становился грязно-желтый поток. Теперь-то Гана знал, что источником света был не двигатель, но исполинский мускул, перебитый тем, что свалилось на него сверху, раненый, испускающий в пространство свое животное тепло. И повредил его не снаряд, но иной мир, пусть и совсем небольшой, упавший на Аквалон, разбившийся и оставивший в его плоти дыру. Скорее всего, на этом другом мире – или, быть может, на его осколке? – и обитали когда-то пауноги.

Стены провала перестали беспрерывно извиваться в потоках ржавого света, затянувшие их прозрачные корни сначала уменьшились в размерах, а после исчезли вовсе. Подъем занял много времени. Под собой Тулага иногда ощущал движение: в теле паунога как будто сокращались какие-то мышцы.

Кружок неба над головой стал большим кругом. Теперь путешественник хорошо видел два выступа: нижний и тот, на конце которого стояла корзина. Донесся приглушенный крик, затем вверху что-то мелькнуло… спустя несколько мгновений вниз пронеслось тело. Один из охранников Большого Змея, раненный в плечо и живот, залитый кровью, но все еще живой, пролетел мимо, поворачивая голову, глядя на паунога и человека полными боли и удивления глазами, – и пропал, поглощенный комковатым светом.

Теперь уже хорошо были слышны вопли, доносящиеся из пещеры Полумесяца. Правой рукой наездник достал нож; левой, до запястья погруженной в полость между складками, шевельнул один из мягких бугорков. Тварь стала двигаться медленнее, и Гана с недоумением повернул голову.

В том месте, где на втором выступе стояла корзина, здесь было наклоненное вперед плетеное кресло. Под задние ножки подставили короткое бревнышко и прибили кресло к нему, чтобы не перевернулось. Торс Диша Длога был примотан веревкой; руки и ноги оставались свободными, но почему-то торговец не шевелился, не пытался встать, а застыл, откинув голову на спинку, глядя перед собой, туда, где в стене провала под рабской пещерой темнело несколько отверстий. Он казался мертвым – до тех пор, пока зрачки не сдвинулись.

Тулага уже заметил, что с телом Длога начали происходить изменения, означающие, что тот заражен серапией. На торговце были лишь штаны да расстегнутая рубаха, и грудь под ней приобрела неестественную выпуклость, будто состояла из одной большой полусферы с натянутой белой кожей. Череп же, наоборот, прогнулся, на лбу образовалась глубокая круглая впадина, отчего брови сильно выпирали, и лицо в целом приобрело нелепо звериные очертания.

Когда тварь достигла высоты, на которой находился торговец, тот скосил глаза и узнал летящего на пауноге. Выражение уродливого лица не изменилось, ни один мускул на нем не дрогнул, но глаза Диша полыхнули ненавистью. Взгляд торговца стал почти материальным, пронзил Гану, будто тяжелое ржавое копье с наконечником в мелких зазубринах, – казалось, взглядом этим Длог хочет пробить его грудь и добраться до сердца. Зрачки пленника заметались, потом закатились вверх: он мучительно пытался встать, но не мог шевельнуть и пальцем.

Уже через миг пауног оказался над ним. Гана разглядел, что волосы на темени Длога поседели, а еще стали гораздо реже, так что сквозь них проглядывала кожа. Потом увидел прибитые к стенам провала тела, и ему стало не до торговца.

Их там было почти с десяток: мертвые рабы висели над бездной, прижатые спинами к камню. Из плеча или груди каждого торчала кирка – должно быть, Лан Алоа вытаскивал их по очереди, пригвождал к стене и летел за другой жертвой.