- А то я и так от колонны здорово оторвался. Разборки теперь не миновать - старшой мне усы обязательно причешет. И лысину заодно. Чтобы не потела.

- Ладно, - вторично пообещал капитан.

Капитан оказался придирчив, он тщательно изучил каждую бумажку, едва ли не на зуб пробуя накладные, а потом потребовал, чтобы Рогожкин открыл фуру.

- Я же опаздываю, товарищ капитан, - с обидой воскликнул Рогожкин.

- Откройте, пожалуйста, фуру, - сухо, лишенным всяких чувств тоном потребовал капитан.

- Вы же документы проверили, расхождений груза с накладными у меня нет. - Рогожкин щелкнул пальцем по бумагам, которые держал в руках капитан. - А, товарищ капитан? Я же опаздываю!

- Откройте фуру, покажите груз и поезжайте себе на здоровье. Капитан был неумолим. Говорил он теперь повышенным тоном.

Сержант, среагировав на этот тон, стянул с плеча автомат, расслабленное лицо его подобралось и будто бы закаменело, глаза сжались, словно сержант уже заглянул в прорезь прицела и приготовился нажать на гашетку, появилось в его взгляде нечто такое, что заставило Рогожкина замолчать, он понял, что плетью обуха не перешибешь, и покорно побрел открывать фуру.

Снял два висячих замка, открыл внутренний запор, распахнул двери.

- Вот!

Капитан заглянул внутрь, одобрительно хмыкнул - оценил порядок, который царил внутри. Здесь, как в хорошей, тщательно прибранной квартире, все находилось на своих местах, не было грязи, мокрых сальных пятен, ничего не плавало в воздухе и не ездило по полу, все было закреплено. Половина фуры оказалась забита крупноформатными картонными ящиками с надписями "Панасоник" и "Сони". Груз богатый.

Капитан крякнул, по лицу его расползлась довольная улыбка.

- Ну, где здесь наркотики, где? - Рогожкин потыкал рукой в сухое, пахнущее свежей пластмассой внутреннее пространство фуры.

- Если бы наркотики возили кучей, как навоз, тогда видно было бы... Но наркотики не возят, как коровье дерьмо на поля. Согласитесь, господин... - капитан запнулся на секунду, глянул в бумагу, которую держал перед собой, - господин Рогожкин...

На щеках капитана напряглись желваки, он, взявшись, за коротенький удобный поручень, приваренный к изнаночной части двери, ловко забрался в фуру.

- Ну, какие тут могут быть наркотики, товарищ капитан? - Рогожкин продолжал досадовать на самого себя за то, что остановился, на этих въедливых милиционеров, совершенно не имеющих понятия о благодарности, на колонну, которая ушла вперед, хотя Стефанович мог бы его подождать... Глянул на часы. - Я, пожалуй, по рации с начальником колонны свяжусь, сказал он, - обо всем сообщу.

- Не надо, - жестко и громко воскликнул капитан, проворно выпрыгнул из фуры. - Никаких раций! И начальник этот ваш - обычный сообщник. Наркокурьер. Мы колонну проверим и без вашего предупреждения. Внезапно...

- Да вы что? - Рогожкин едва не задохнулся от того, что услышал, ощутил, как у него расстроенно задрожало лицо. Вслед за лицом задрожали плечи, потом нервная тряска пробила все тело. - Да вы что?! - Вместо голоса было уже какое-то непрокашлянное сипенье, болезненно-сырое, словно у захворавшего человека. - Да вы что? - вновь повторил Рогожкин, но голоса своего, сипения этого дырявого, не услышал, все исчезло, растворилось у него в груди, в нем самом.

- Ничего, - спокойно отозвался капитан и натянул на руки перчатки тонкие, из мягкой, хорошо обработанной кожи, с теплой байковой подкладкой. У Рогожкина мелькнула мысль, что такие перчатки когда-то носили эсэсовские офицеры. - Ничего, - повторил капитан и улыбнулся дружелюбно, словно только что не повышал голоса и не произносил разных слов о наркотиках и наркокурьерах. - Сейчас мы проедем с вами в одно место. Надо до конца разобраться: есть у вас наркотики или нет?

Рогожкин тоскливо поглядел в сторону трассы, над которой плавал сизый, с хлопьями отгара и маслянисто-резиновой взвеси дым, - машины шли по трассе беспрерывно, одна за другой, в каждой сидели чужие, равнодушные ко всякому постороннему горю люди, признающие только все свое - свои заботы, свой дом, своих людей, свои планы, свои деньги.

Снег под ногами был черным, сухим, мертвым.

Мороз, хоть и небольшой, пробирал до костей, это, конечно, потому, что воздух здесь сырой, грязный, едкий, он хуже кислоты. Дрожь снова пробила тело Рогожкина, но он, хоть и был донельзя расстроен, взял себя в руки.

В конце концов все должно встать на свои места.

- А как вы узнаете, есть в машине наркотики или нет?

- Секрет фирмы. - Капитан растянул жесткий, с запекшимися белыми пятнышками в углах рот в усмешке. - Собаку подкинем в кузов - она быстро все узнает.

Нет бы Рогожкину насторожиться: ведь проще вывезти собаку на трассу, чтобы здесь, на месте, проверить не только рогожинскую машину, а и всю колонну. Но он только глядел на капитана и не мог понять, как в одном человек может вмещаться столько всего самого разного - злоба и дружелюбие, потребность в помощи со стороны и нежелание эту помощь оказывать самому, неискренность и одновременно стремление вести доверительный разговор.

- Все, поехали, - сказал капитан, забираясь в кабину. Увидев рацию, лежавшую на широкой приборной доске, быстро и ловко схватил её, сунул себе в карман. - Чтобы тебя не смущала, - грубовато, на "ты", пояснил Рогожкину. - Потом верну!

Рогожкин, садясь за руль фуры, тяжело вздохнул...

Стефанович, который привел колонну к большим, похожим на громоздкие спортивные сооружения складам в Крылатском, не дождался Рогожкина ни через двадцать минут, ни через тридцать, ни через сорок. Когда прошел час, он поднес к глазам циферблат потрепанной, с оцарапанным стеклом "сейки" и обеспокоенно качнул головой.

- Ну где же он? Вот блин... Заблудился, что ли?

В очередной раз достал из кармана рацию, похожую на переносной сотовый телефон, ткнул пальцем в кнопку вызова и заговорил монотонно, бесцветно, словно бы читал надоедливый невыразительный текст:

- Алло, Рогожкин! Миша, отзовись! Рогожкин, Рогожкин! Отзовись, ети тебя в дышло! Чего молчишь, Миша? Рогожкин, Рогожкин...

В эфире раздавались самые разные звуки - треск, свист, нежное синичье теньканье, воробьиное чириканье, были слышны далекие, искаженные пространством голоса, - к ним Стефанович прислушивался особенно тщательно, но ни один из голосов не был ему знаком.

- Рогожкин, Рогожкин, отзовись! - продолжал надрываться Стефанович, кашлял в эфир, ругался, но все впустую - Рогожкин как сквозь землю провалился, и Стефанович угрюмо и грозно вскидывал голову, глядел на низкие облака, в уголках сухих тусклых глаз его появлялись и исчезали влажные блестки - он чувствовал беду.

Переводил взгляд на широкие складские ворота с высокой аркой, будто в железнодорожном депо, часто моргал, всматриваясь в них, и хрипло, с тоскою вздыхал.