Но едва завершилась силовая фаза, власти проявили довольно-таки неожиданный либерализм. Мы помним, что вожаков восстания 1804 года без затей отправили на виселицу. Попавших в плен участников событий в Балларате суд оправдал. Мятежников. Захваченных с оружием в руках. Чудеса…

Золотоискательские лицензии, послужившие поводом для восстания, отменили. Главарь, Питер Лэйлор, был тяжело ранен в бою (ему ампутировали раздробленную пулей руку), однако, когда оклемался, стал депутатом местного парламента.

И ведь нельзя сказать, что за пятьдесят лет, миновавших после восстания в Касл-Хилл, нравы Британской империи смягчились и гуманизм восторжествовал. Отнюдь нет. В 1857 году в Индии грянуло восстание сипаев, и подавили его без малейшего гуманизма, в полном смысле слова утопив в крови. И дело не в том, что здесь, в Австралии, восстали белые люди, а не какие-то индусы… Лейлор был ирландец, а это похуже индуса. Мы помним, что ирландцы ненавидели англичан люто и норовили нагадить им при любой возможности. Англичане отвечали соседям такими же «братскими» чувствами, для них ирландцы были кем-то вроде белых негров, и на британских плантациях работали рядом с темнокожими, — бичи, надсмотрщики, все дела. Ирландцев, извините, с неграми скрещивали. Как скот, в селекционных целях. Для получения более красивых невольников. Вернее, невольниц. Ну, вы поняли…

Так что вздернуть главаря мятежников Питера Лэйлора его белый цвет кожи не помешал бы.

Гораздо более вероятно, что причиной небывалого гуманизма стала продолжавшаяся Крымская война. К тому времени, когда судили мятежников, войска коалиции не первый месяц бились лбом об укрепления Севастополя. Война шла не по плану, превратилась в затяжную, пожиравшую все больше денег.

Схватка с русским медведем развивалась, как в известном анекдоте: «Вася, я медведя поймал! — Ну так тащи его сюда! — Да не могу, он не пускает!»

Британская оппозиция постоянно атаковала премьера Гамильтона-Гордона за рост расходов, за небывалые со времен наполеоновских войн людские потери, за отсутствие значимых успехов, — судьба правительства висела на волоске.

В такой ситуации озлоблять золотоискателей и рисковать австралийской золотодобычей было неразумно, — историю спустили на тормозах. Впрочем, Гамильтону-Гордону это не помогло, в конце января 1855 года его кабинет ушел в отставку. Новым премьером стал Пальмерстон, ему и пришлось выпутывать Британию из войны.

Забавно шутит порой муза истории Клио: наши матросы и солдаты на укреплениях Севастополя наверняка понятия не имели о восстании на золотых приисках, они даже о существовании Австралии могли не знать. Однако именно их мужество и стойкость спасли от виселицы Питера Лэйлора и его соратников.

Современные австралийские историки считают события декабря 1854 года в Балларате знаковой вехой, первым шагом к обретению независимости Австралией. Отмечался ли в декабре 1864 года десятилетний юбилей восстания? Трудно сказать. На официальном уровне, конечно же, нет. А вот сами золотоискатели могли и отметить, — золотой бум продолжался, наверняка еще немало былых повстанцев можно было найти в Балларате и на окрестных приисках.

Но Паганель в любом случае отправился в город не только для того, чтобы из первых уст послушать о делах минувших дней. Географа влекло в Балларат еще одно дело, куда более актуальное.

Какое именно?

Сейчас попробуем реконструировать.

Реконструкция №3

Веселый город Балларат

Как и ожидал Паганель, в Балларате продолжалось празднование Рождества. Золотоискатели гуляли размашисто, от души. Сам городок казался тихим и безлюдным, когда через него проезжали географ и Роберт, — жизнь кипела и била ключом рядом, где на соседствующей с Балларатом пустоши появился сейчас второй город, составленный из фургонов, шатров и палаток самого разного вида: там было шумно и весело, там торговали всем на свете, гуляли и развлекались.

Первым делом Паганель и Роберт устроили своих лошадей на конюшне постоялого двора «Тревор-Хаус», затем направились в стоявший неподалеку дощатый барак весьма непрезентабельного вида, украшенный, тем не менее, вывеской «Union Bank of Australia».

Вывеска не лгала, а внешний вид оказался обманчив: внутри Паганель без труда обменял один из своих дорожных чеков на звонкую монету.

И они отправились развлекаться.

Торговые палатки Роберта не интересовали. Географ, напротив, приглядывался внимательно, деловито спрашивал цены, записывал их в блокнот. Однако ни разу ничего не купил. Мальчик тем временем шнырял в толпе, при этом делал всё, чтобы потеряться и отстать от своего старшего друга, но как-то обошлось.

Шум и гомон перекрывали достаточно частые выстрелы, доносящиеся откуда-то слева, хотя золотоискатели не проявляли ни малейшей тревоги по этому поводу. Как выяснилось, источником громких звуков был тир, расположенный на самом краю ярмарки, и Роберт не смог пройти мимо.

Соревновались стрелки на открытом воздухе, мишени были незамысловатые — бутылки разных форм и размеров, насаженные на воткнутые в землю палки. Привычная для тиров стойка с ружьями и пистолетами отсутствовала, все стреляли из своего оружия, а барьером для стрелков служила изгородь из жердей.

Разрядил свой револьвер и Роберт (географу пришлось заплатить по половине шиллинга за каждый выстрел), мальчик держал оружие двумя руками, а сзади его придерживал Паганель, отдача у револьвера Кольта была сильная.

Четыре пули безвредно улетели в подступавший к ярмарке буш, но две бутылки Роберт все же сумел поразить, вызвав сдержанное одобрение золотоискателей. Призы, полагавшиеся за каждое попадание (кроличьи шкурки) Паганель посоветовал не брать.

Зато от другого ярмарочного развлечения, от большой палатки, где демонстрировалось небывалое чудо природы, женщина с бородой, — Паганель решительно пошагал в сторону, цепко взяв Роберта за руку и бормоча под нос что-то об антинаучном бреде.

Они отведали блюда местной кухни — горячие, только-только с жаровни. Они поглазели, как на круглом утоптанном пятачке соревнуются кулачные бойцы (юный Грант, к радости Паганеля, о своем участии в этом развлечении не заикался). Полюбовались на большую араукарию, изображавшую рождественскую елку, — шишки ее были обернуты в станиоль, по ветвям тянулись бумажные гирлянды, а на вершине сидел аляповатый тряпичный ангел, и, судя по выражению лица, жестоко страдал от несварения желудка.

Географ, жадный