Она думала о доме Бетси, и ей хотелось увидеть этот дом, увидеть, что мечта Бетси стала реальностью. Может быть, её сестре Корри это удастся.

В феврале по лагерю прошёл слух, что лагеря на востоке уже начали освобождать, что их переносят куда-то за сотни километров, чтобы спастись от приближающихся советских войск. Большинство заключённых погибали в пути.

– Так будет и с нами? – как-то вечером задумчиво спросила Биргит, сидя рядом с Лоттой.

– Только Бог знает, – ответила Лотта. – На всё Его воля.

– Может быть, твой охранник тебе поможет, – сказала Биргит скорее с надеждой, чем с сарказмом. Она знала, что Лотта по-прежнему приходит к охраннику, который пусть и эгоистично, но спас жизнь им обеим. Она знала и то, что у её сестры не было выбора. Она только надеялась, что это не слишком сильно скажется на состоянии Лотты.

– Я так не думаю, – ответила Лотта, опустив взгляд.

– Ты… – Биргит замялась, подбирая слова. – Он тебе небезразличен, Лотта?

Лотта быстро подняла глаза, выражение её лица стало настороженным, прежде чем она поняла, что Биргит говорила искренне. Некоторые женщины, несмотря ни на что, привязывались к своим любовникам из СС. Биргит не стала бы винить Лотту, если бы так случилось и с ней. Может быть, он был к ней добр или, по крайней мере, добрее других.

– Он мне небезразличен, как все люди, – спокойно ответила Лотта. – И мне жаль его как человека, который сломлен и отчаялся.

– Но не более того?

– Я не люблю его в том смысле, в каком женщина может любить мужчину, – сказала Лотта, и в её голосе послышалась холодность, какой Биргит раньше не слышала. – Нет, дело не в этом. – Она чуть помолчала, глубоко вдохнула. – Но я не испытываю к нему зла. В моём сердце больше нет места гневу.

– Ты говоришь как Бетси, – заметила Биргит и вновь ощутила резкую боль, удивившую её саму. Она почти не знала эту женщину, так сильно её изменившую.

Лотта улыбнулась. Они с Бетси познакомились уже здесь, в бригаде вязальщиц.

– Я рада, – просто ответила она, и Биргит улыбнулась в ответ.

Оглядываясь назад, Биргит думала, что должна была понять это раньше. Дни они с Лоттой проводили вместе за вязанием, вечерами спали рядом, тесно прижавшись, чтобы согреться под тонкими одеялами Конечно, она должна была понять, учитывая все обстоятельства; другие женщины в их бараке, видимо, поняли раньше, чем она, потому что она просто не хотела понимать.

Однажды вечером, когда они уже выполнили свою норму по вязанию носков – носков, по поводу которых Биргит задавалась вопросом, будут ли их носить солдаты, учитывая, что война подходила к концу, осознание пришло к ней внезапно и неотвратимо. Лотта взяла несколько лоскутков шерсти и сплела каждой из них по маленькому эдельвейсу – стебли цвета хаки, горчично-жёлтые цветы. Немного не те цвета, но Биргит всё равно узнала.

– Ты помнишь? – спросила Лотта, слабо улыбаясь, рассматривая в пальцах маленький цветочек.

– Конечно, помню.

– Сёстры Эдельвейс. Кажется, это было целую вечность назад. – Она положила руку на живот, и вот когда Биргит заметила под тканью её платья вздувшийся бугор, который должна была заметить уже давно. Лотта так болезненно исхудала, что он был очевиден, но мешковатое бесформенное платье сглаживало очертания, а нежелание Биргит вглядываться довершило остальное.

– Лотта… – В её голосе было что-то такое, что сестра выпрямилась, безвольно уронила руку, печально улыбнулась и отвела взгляд. – Он знает?

– Нет, хотя если бы он посмотрел на меня как следует, я полагаю, он бы смог понять, – она говорила тихо, просто, мрачно констатируя факт.

– Матерь Божья. – Биргит покачала головой, понизив голос до шёпота. – Что же ты будешь… как же ты сможешь…

Иногда у женщин в лагере рождались дети, и их тут же отбирали. Некоторых, по большей части детей евреев и цыган, топили в бочке с водой прямо у казармы; других, если они были достаточно арийской внешности, оставляли жить, отдавая на усыновление «расово чистым» парам.

– Не знаю, – просто ответила Лотта. – На всё воля Божья, – Она молчала, грустно, умоляюще глядя на сестру. – Этот ребенок невиновен, Биргит. Не вини его – или её – ни в чём.

– Я и не виню, – честно ответила Биргит. Она просто боялась за сестру. Война почти закончилась, но будущее по-прежнему оставалось неопредёленным. Как Лотта сможет родить ребенка в таком месте? Позволят ли ей оставить его себе? Или выбросят, как мусор, потому что всем будет уж точно не до того? – А сколько…

– Я не знаю. Цикл давно прекратился. – Она печально рассмеялась. – Чудо, что со мной такое произошло. Но она уже какое-то время толкается. – Она посмотрела на Биргит почти с вызовом. – Я знаю, что это девочка.

– Лотта, ты должна сказать ему, – зашептала Биргит, наклонившись вперёд. Она до сих пор не знала, как зовут того охранника, и не хотела знать. – Вдруг он сможет помочь тебе, помочь ребёнку. Ты должна сказать ему, ради своей жизни, ради её…

– А если он не захочет знать? – перебила Лотта. – Если он не захочет помогать? Это его разозлит. – Она вновь прижала ладонь к животу, словно защищая его. – Я не буду рисковать жизнью моего ребёнка ради собственного блага, Биргит.

– Но как же она…

Лотта лишь покачала головой, и Биргит села на место, всё ещё не веря в происходящее. О господи, думала она, почему это? Почему сейчас?

– Скоро ты уже не сможешь от него скрывать, – предупредила она. – Я поражаюсь, как он ещё не заметил, при том что…

Лотта вновь покачала головой.

– Порой мне кажется, что он вообще меня не видит. Я для него просто… пустое место. Но если Бог даст, война скоро закончится и больше я его не увижу.

Да, подумала Биргит с нараставшим отчаянием, но что будет потом?

Глава тридцать первая

Лотта

Апрель 1945

Мир был охвачен огнём.

Лотте казалось, что это уже было – когда в её родном городе бушевала Хрустальная ночь, когда Гитлер объявил войну Польше, когда её затолкали в грузовик и повезли бог знает куда, но сейчас он был по-настоящему охвачен огнём, она видела и чувствовала искры.

Мир горел, и большая его часть уже стала пеплом. Ей казалось, она находится в горящем