– Ради всего святого, молчи, – прошипела она. Лотта не смогла бы крикнуть, даже если бы она захотела; как будто её тело вновь отделилось от разума, как будто её душа вновь воспарила над ним. Какое блаженство быть вдали от всех этих страданий и стремлений. Отпустить всё это, наконец-то сдаться, не чувствовать ничего, кроме счастья и покоя…

Должно быть, она потеряла сознание, потому что когда очнулась, обнаружила себя в глубине сарая, за копной сена и грудой старых инструментов. Лицо Марты, склонившейся над ней, было хмурым.

– Пришли солдаты. По очереди надругались над фермершей. Слава Богу, уже ушли. – Она перекрестилась. – Бедная женщина. Но, наверное, могло быть и хуже.

Лотта ничего не ответила; когда она попыталась перекреститься ради фермера и его жены, её рука безвольно повисла. Марта положила руку ей на живот, принялась ощупывать напряжённую плоть.

– Ребёнок, похоже, застрял, – тихо сказала она, – такое иногда бывает. – Она смотрела в остекленевшие глаза Лотты, и её взгляд всё больше мрачнел. – Я попробую его протолкнуть, но… – Марта не договорила, но Лотта всё поняла. Она не переживёт роды. Эта мысль её нисколько не удивила. Рожать в таком истощённом состоянии, в сарае, где нет ни медикаментов, ни воды, ни даже одеяла… Это было не просто трудно. Это было невозможно.

Всё возможно с Божьей помощью…

Её внезапно охватил блаженный, сладостный покой. Она наконец-то возвращалась домой.

– Сделай, что можешь сделать… – прошептала она, сжимая руку Марты, – ради моего ребёнка…

А потом не было ничего, кроме боли, ослепительной и острой, пронзающей, как нож, стирающей страх, стирающей все мысли. Время от времени она теряла сознание, а когда открывала глаза, видела лицо Марты, надавливавшей ей на живот, и чувствовала такую боль, будто её разрывало на части.

Она ощущала влагу между бёдрами и понимала, что это кровь. Слишком много крови.

– Лотта, тужься…

Она не столько тужилась, сколько подчинялась настойчивой воле своего тела, обладавшего силой, которая исходила не от её разума или решимости, а от чего-то более сильного – словно гигантская рука выворачивала её наизнанку. Мир расплывался, и её тело содрогалось в спазмах, рождая новую жизнь, пока её жизнь утекала капля за каплей.

Лотта вновь схватила Марту за рукав и, понимая, как мало времени у нее осталось, из последних сил зашептала:

– В Зальцбурге, на Гетрайдегассе, есть магазин часов…

– Что ты… – перебила Марта, но Лотта не дала ей договорить.

– Над ним вывеска с веточкой эдельвейса… отнеси ребёнка туда… а если магазина там нет, то в аббатство. Монахини там добрые. Они знают, что делать…

– Лотта…

– Пожалуйста. Обещай мне. – Она посмотрела Марте в глаза и внезапно с удивительной силой сжала её плечи. – Пожалуйста, ради моего ребёнка.

– Да. – Марта была ошарашена, но, казалось, полна решимости. – Да, хорошо.

Лотта откинулась на спину. Солома впитала кровь, мир услышал крик. Марта сдавленно всхлипнула.

– Да, это девочка!

Глаза Лотты закрывались, губы расплывались в улыбке. Она видела мерцающий свет, маяк вдалеке, и безмятежный золотой поток ласково, нежно уносил её вдаль. Она почувствовала, как Марта положила ей на грудь тёплое тяжёлое тельце, и из последних сил обхватила руками ребёнка, которого у неё не было времени узнать. Великий покой манил её, Небесный отец раскрывал ей объятия, призывал в мир, где не было боли и слёз. Наконец… наконец…

Воздух прорезал новый крик, тонкий, мяукающий, правильный. Лотта улыбнулась, и её глаза закрылись в последний раз.

Глава тридцать вторая

Зальцбург, май 1945

Дом на Гетрайдегассе был тих, в окнах торчали неровные зубья выбитых стёкол, всё внутри было покрыто толстым слоем пыли. Переступая битое стекло и сломанные часы, Иоганна пробиралась вперёд. Сквозь пустые окна лилось майское солнце. Война закончилась три дня назад.

Последние несколько месяцев Иоганна провела в доме номер двадцать два на Траунштрассе, не решаясь навестить родителей, хотя ей очень хотелось. Она не знала, следят ли за ними; она не хотела подвергать их опасности.

Георг Хаас сделал всё что мог, чтобы выяснить хоть какую-то информацию, осторожно задавал прохожим вопросы. От него Иоганна узнала, что Ингрид арестовали и расстреляли ещё в феврале. Группа сопротивления, которой она руководила, несомненно, распалась.

В марте отец Вернера видел женщину, по описанию Иоганны похожую на её мать, выходившую из дома на Гетрайдегассе. Она постарела и выглядела измождённой, но по крайней мере была жива. Иоганне было достаточно уже этого. Она могла подождать. Она решила подождать.

Сейчас, продвигаясь по руинам, она поражалась тому, как изменилось всё вокруг. Часы с кукушкой от Иоганна Баптиста Беха, всё её детство исправно отбивавшие каждую четверть часа, теперь лежали на полу среди обломков. Скамья, на которой когда-то сидел Франц, лежала в углу, опрокинутая. У Иоганны вырвался крик, но такой тихий, что он скорее походил на вздох. Она очень устала, в её душе уже не осталось места для нового горя. Она не позволяла себе слишком много думать о Франце.

Скорее всего, он погиб. Ты это знаешь. Конечно же, ты это знаешь.

Она повторяла это каждый день в течение последних нескольких месяцев, но знала, что этого недостаточно, чтобы погасить искру надежды, продолжавшую слабо гореть в её душе, как бы Иоганна ни пыталась смириться.

Она медленно начала подниматься по лестнице, не имея ни малейшего понятия, что увидит – другие пыльные, заброшенные комнаты, в которых отдаётся эхо пустоты? Родители, скорее всего, давно покинули дом и жили теперь, дай Бог, где-нибудь в более безопасном месте. За последние несколько месяцев почти половина Зальцбурга была разрушена бомбами, хотя старая часть города, к счастью, уцелела.

Поднявшись по лестнице и свернув на кухню, Иоганна внезапно остановилась и схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть, потому что у стола стояла её мать и, склонив голову, чистила картошку. В тишине был слышен только скрежет ножа – чирк-чирк.

Казалось, что и не было никакой войны, что время повернуло вспять и Иоганна только что захлопнула дверь перед носом Яноша Панова. Воспоминание об этом давнем, глупом раздражении казалось обрывком полузабытого сна. Как это могло произойти? Мать подняла глаза.

– Иоганна… – хрипло прошептала она, со стуком отбросила нож и, пошатываясь, подошла к дочери, раскинула руки. Иоганна рухнула в её объятия.

– Я не думала, что ты здесь, – с трудом проговорила