– Юра, ты где? – позвала Женя. – Подвинься, я лягу. Юрочка, подвинься же! – засмеялась она, наткнувшись рукой на его плечо. – Ой, не хватай за ногу!

Женя боялась щекотки, а ему нравилось проводить рукой по ее ноге, снизу расстегивать короткий халатик…

Он подвинулся, она легла на согретый им край постели. И, за секунду до того как Юра обнял ее, притянул к себе, он увидел, как она быстро поцеловала то место на подушке, где только что лежала его голова. У нее-то глаза еще к темноте не привыкли, она не видела, что он смотрит на нее в упор.

– Ты меня самого лучше поцелуй, родная моя, – шепнул он и заметил, что Женя смутилась.

Но сразу прижалась к нему, обняла за шею – и они оба забыли и о смущении, и обо всем.

«Дурак, идиот! – проклинал он себя теперь – в чужой, без нее, темноте. – Грех гордыни… Только бы вернуться, только бы…»

После пронзительной синевы кавказского неба московское, стиснутое высокими домами, казалось белесым. Правда, Юра заметил это случайно, на секунду подняв глаза. Так-то ему и не до неба было, и не до земли. Он шел через двор к подъезду своего дома, и это, которое уже за его жизнь, возвращение снова казалось ему первым.

«Сразу ругать начнут или погодя?» – с детской опаской подумал он, поднимаясь по лестнице.

На секунду показалось, будто идет вверх ногами; он даже за перила схватился. Ощущение верха и низа, вообще ощущение реальности нарушилось у Юры с той минуты, как приземлился во Внукове самолет и он сошел по трапу на летное поле, опустил на землю рюкзак, закурил. Но так и прежде с ним бывало, когда резко менялась среда обитания. Поэтому Юра уже знал: скоро это странное ощущение пройдет, утихнет, сменится обычной усталостью.

То ли дело после Армении когда-то! Тогда Юра вообще не понимал, что это с ним происходит, отчего его бросает то в жар, то в холод. О подобном ощущении раздвоенности, несовпадения с самим собой рассказывал ему однажды больной, которому перелили кровь.

– Перед родственниками неудобно, – говорил он своему палатному врачу. – Они ж приходят, волнуются, время свое тратят. А я лежу, языком еле шевелю, плету черт знает чего… Вроде я – а вроде не я, что-то во мне не свое.

Вот и Юре теперь было неудобно перед родственниками. По-хорошему, надо было бы сначала отоспаться, а уж потом, проснувшись сразу в новой жизни, забыв этот странный и нелегкий переход, встречаться с родными людьми.

Но за дверью уже послышались быстрые шаги, щелкнул замок – и Юра внутренне собрался за секунду до того, как услышал мамин вскрик.

– Твое счастье, что под горячую руку не попался! – Отец поморщился, но водку закусывать не стал. – Но уж Полине досталось…

– Пап, ну я не успел просто.

Юра бросил смущенный взгляд на сестрицу. Та с ногами сидела в бабушкином «вольтеровском» кресле за спиной у отца и оттуда корчила брату рожи. По ее виду не было похоже, чтобы она сильно мучилась угрызениями совести. На коленях у нее сидел рыжий кот и смотрел точно такими же хитрыми глазами.

– Не успел! Чего ты, интересно, не успел? Головой подумать? – сердито спросил Валентин Юрьевич. – Другим местом ты, однако ж, подумать успел! Нет, ну ладно – она. – Он кивнул себе за плечо. – Без царя в голове, всегда сначала делает, потом думает. Вот, ушла от кавалера. А почему ушла, почему жила – и того объяснить не может. Но ты-то! Взрослый человек… Мог ты сообразить, что я не вчера на свет появился, друзья какие-то есть, коллеги за границей, в конце концов? Пускай не миллионеры, но хоть по сколько-нибудь заняли бы, как-нибудь расплатился бы я потом!

Юра хотел сказать, что все это он прекрасно понимал. Конечно, отец мог попытаться собрать деньги по друзьям и коллегам. Но Юра вовсе не был уверен, что Валентин Юрьевич захотел бы взвалить на себя долг в пятнадцать тысяч долларов только потому, что какой-то мальчишка, который сегодня есть, а завтра, может, и не будет его, влип в дурацкую историю. И с каких доходов отец стал бы возвращать этот долг?

Но, конечно, ничего этого говорить Юра не стал.

– Что ж теперь, папа? – вздохнул он. – Ну, не сообразил сгоряча.

– Знаю я, что ты про меня подумал, – пробормотал Валентин Юрьевич. – Правильно в общем-то… Я еще от того не отошел, что он вообще на голову ей свалился, – и пожалуйста… А все-таки, если бы Ева мне все это рассказала сразу, как тебе… По-вашему, я бревно бесчувственное?

– Да она и мне ведь не рассказала, – улыбнулся Юра. – Я случайно узнал, пап.

– Бабушкина гарсоньерка! – Отец поморщился, как от зубной боли. – Как представлю – вещи оттуда вывозить… Когда, кстати, вещи вывозить? – повернулся он к Полине. – Куда этот покупатель твой подевался?

– А черт его знает! – беспечно ответила Полина. – Сказал, с вещами можно не торопиться, он уезжает потому что. А когда вернется – что он мне, родной, чтоб докладываться?

– Вы и родным не сильно-то докладываетесь, – вздохнул Валентин Юрьевич. – В Чертанове в этом… Не комната – вагон трамвайный, смотреть тошно, не то что жить.

– Я на даче поживу, пока лето, – отводя глаза, сказал Юра. – Если пустите, конечно.

– Да уж куда тебя девать! – исподлобья глядя на сына, неожиданно улыбнулся отец. – Ладно, Юрочка, и правда, что ж теперь? Отдохни, в себя приди. Мы тут по телевизору насмотрелись… Что там за врачи недавно пропали, не ваши?

– Нет, – покачал головой Юра. – Наши все целы. Боря молодец. Никто мне не звонил? – спросил он, помолчав.

– Никто, – ответила мама.

Она выходила на кухню, ставила тесто для пирога с клубникой. Отец и завел этот разговор, воспользовавшись Надиным отсутствием. О Жене никто из них не спросил: видно, решили не расстраивать сына еще и этими расспросами.

– Ева сейчас прибежит, – сказала мама. – Я ей позвонила, она только что с работы. Тебе письмо пришло, – вспомнила она. – С Сахалина. Почитай пока, Юрочка. Ева придет – обедать будем. Или еще что-нибудь перехватишь до обеда?

– Не-ет, мам, – покачал головой Юра. – Какое – перехватишь? Я и обедать уже не смогу, так нахватался. Где письмо?

– В спальне лежит, на трельяже.

Тот самый момент – когда смута в душе переходит в тяжелую усталость – как раз наступил, поэтому Юра пошел в спальню медленно, лениво и, взяв с трельяжа письмо, сразу лег на кровать.

Письмо было длинное, на нескольких страницах. Первую страницу он прочел лежа, медленно вникая в смысл аккуратных строчек. Потом сел, еще раз перечитал первую страницу, стал читать дальше.

«Уважаемый Юрий Валентинович! – было написано на вырванном из ученической тетради листке. – Извините, что пришлось вас побеспокоить через такое долгое время. Это вам пишет тетя Оли Ким, если вы такую помните».

Помнил уважаемый Юрий Валентинович такую – Олю Ким… И тетю ее помнил, которая работала в загсе, но которой он ни разу не видал, даже когда ходил в этот загс жениться. Потому что ему не очень хотелось общаться с новыми родственниками, и Оля сразу это почувствовала.