«Я не стала бы вас тревожить, если бы не печальные обстоятельства, – писала дальше Олина тетя. – Сестра к вам не обратится, а я считаю, что это все-таки наш родственный долг. Дело в том, что, когда Оля от вас ушла, она была беременная на четвертом месяце. Мы с сестрой ее уговаривали вам об этом сообщить, но она же была упрямая, вся в отца, и ни за что не хотела этого сделать, потому что говорила, что не хочет вам навязываться. И вот пожалуйста, чем кончилось. Ей рожать вообще было нельзя, потому что у нее был врожденный порок сердца. Наверно, она и про это тоже вам не говорила».

«Ни про что она мне не говорила, – подумал Юра, переворачивая страничку. – Удобно мне было с ней жить…»

«Родила она все-таки хорошо, – читал он. – В том смысле, что живого мальчика. Хотя пришлось делать кесарево сечение, потому что еще к тому же был узкий таз. И она была так счастлива, я ее такой не видела с тех пор, как она еще с вами жила. Мальчика она хотела назвать в честь вас, но потом назвала все-таки Ваня, потому что по буддизму нельзя называть ребенка в честь живого человека, а Ваня просто русское имя, и ей нравилось. А она в то время, пока была беременная, стала очень религиозная и вообще какая-то заторможенная, ничего ей было не надо. Только сидела и расписывала кисточкой вазы корейскими узорами, очень красиво, но мы все за нее боялись. Она к ребенку никого не подпускала подойти, сама с ним возилась, а это тоже было нельзя, потому что для нее все-таки большое напряжение. И поэтому удивляться нечему, что, когда ему было шесть месяцев, она умерла. Она подняла ванночку, в которой его купала, и хотела вылить воду в ведро. А этого тоже нельзя было делать из-за порока сердца. Какое было горе, Юрий Валентинович, я вам не могу передать».

Юра положил письмо на колени, замер, как будто непонятен ему был жуткий смысл этих бесхитростных строк. Для нее это было большое напряжение! Для него зато никакого напряжения от Оли не было…

«Но я бы не стала вас все-таки беспокоить, если бы не беспокоилась за мальчика. Моя сестра с мужем – люди очень пожилые. Оля у них была поздний ребенок, старшие ее сестры старше намного. Наверно, она потому родилась с пороком сердца, что поздно. И вот недавно ее отец тоже умер, ему было семьдесят пять лет. Матери, правда, меньше, шестьдесят, но это тоже не молодой возраст и никакого здоровья нет. Олины сестры сейчас решают, кто возьмет к себе Ваню, и они тоже не хотели вам ничего сообщать. Потому что, извините, Юрий Валентинович, они считают, что вы могли бы хоть раз Оле написать и поинтересоваться, как она, раз уж так между вами получилось. Но я считаю, что это ваше дело, а не наше. Одна сестра живет, как родители, в Корсакове, другая на Шикотане. Правильнее было бы отдать его той, которая в Корсакове, потому что на Курилах, вы сами знаете, жить теперь невозможно, ни снабжения, ничего, и вот-вот отдадут японцам. Но у той, которая в Корсакове, неблагополучно в семье, муж у нее тоже русский, а своих двое, и не хочет брать племянника. Поэтому я все-таки решила вам написать. Я думаю, если бы вы взяли на себя материально помогать, ее супруг бы согласился, а сама Наташа рада взять Ванечку, потому что он очень милый ребенок. Ему уже полтора года, фамилия у него ваша, отчество тоже, потому что на момент его рождения вы ведь состояли с Олей в законном браке. А копию свидетельства о смерти, если вам, естественно, надо жениться, я вам готова выслать, если вы мне ответите положительно на вопрос о материальной помощи Ване. Вот и все, Юрий Валентинович, всего вам доброго, жду вашего ответа. Анна Те».

Юра посмотрел штамп на конверте: письмо было послано два месяца назад. Долго же от него ждут ответа, наверное, уже и ждать перестали!

– От кого письмо, Юрочка? – Он не заметил, как мама вошла в спальню. – Юра, что опять случилось, на тебе лица нету! – воскликнула она, присмотревшись. – Господи, да сколько же можно?!

Она взяла у него из рук письмо, не садясь, стала быстро читать.

– О Господи! – повторила Надя, дочитав последнюю страницу. – Так я и чувствовала, что без горя там не кончится… Что же ты делать будешь, Юра?

– А что тут делать? – пожал он плечами. – Попросить, чтоб свидетельство о смерти высылали поскорее? Хорошо хоть деньги от квартиры остались. – Он улыбнулся, но на душе было так тошно, что улыбка получилась кривая. – На билет-то хватит.

– Я с тобой поеду, – тут же сказала Надя. – Ты что, Юра, разве можно одному! Полтора года, крошечный ребенок, как ты его довезешь?

– Довезу как-нибудь, – отрезал он. – Я один полечу, мама, перестань.

Наверное, голос его прозвучал так жестко, что Надя не решилась возражать.

– А вдруг его тебе не отдадут? – с сомнением проговорила она. – Мало ли что фамилия… Они могли уже опекунство оформить. Все-таки там женщины, я скорее бы уговорила.

– А кому отдадут? Дяде за отдельную плату? – Юра опомнился: с мамой же говорит, не с тейповым авторитетом! – Я только… прилягу пока, мам, ладно? Обедайте без меня, я потом… Позвони в справочную, спроси, когда рейс.

Надя вышла, положив письмо на край кровати. Но Юра не стал его перечитывать – и так впечаталась в память каждая строчка.

«Умерла… – думал он медленно, как во сне. – Подняла ванночку, а это большое для нее напряжение… Убить меня мало! Два года делал вид, что все само собой решилось. И сейчас довольный какой примчался: сию секунду Жене позвоню, все теперь у нас по-другому будет… Прозрел! Можно подумать, первый раз смерть в Чечне увидал – на жизнь глаза открылись! Вот она тебе, жизнь, хлебай полными ложками».

Сквозь глубокое, невыносимое отвращение к себе Юра не мог даже вспомнить Олю – такую, какая она была с ним два года назад: девочка с длинными влюбленными глазами, тонкая и гибкая, как сахалинская лиана актинидия… И подумать толком об этом мальчике Ване, так неожиданно появившемся у него сыне, Юра тоже не мог. Не верилось даже, что ребенок существует на самом деле. На самом деле существовала только неизбежная и неизбывная вина перед Олей… За эту вину теперь надо было платить, и не так, как ожидала от него Анна Те.

«Завтра какой день? – подумал Юра. – По вторникам рейс раньше точно был, сейчас, может, по-другому. Билеты наверняка есть, не на юг же. Хорошо, что не успел Жене позвонить».

Он услышал, как хлопнула входная дверь, раздался Евин голос, но отвернулся к стене, закрыл глаза. Не мог он сейчас разговаривать ни о чем и ни с кем. Только… Но о Жене теперь лучше было не думать.

– Я думаю, Евгения, ваш отец не совсем прав, – пощипывая короткую бородку, сказал Михаил. – В его аполитичности есть что-то показное.

– А я так не думаю, – пожала плечами Женя. – Делать репортажи из Чечни в стилистике «ЛОТа» было бы слишком цинично. Представляю, как бы я восклицала сразу после веселенькой заставки: «Мы приветствуем в студии всех, кто не утратил интереса к жизни!» – поморщилась она.

По правде говоря, Жене до смерти надоело развлекать своего бывшего соотечественника. Но отец попросил покормить американского коллегу в лотовском ресторане, и приходилось терпеть его бесконечные разговоры. К тому же ей было неловко поскорее отвязаться от Михаила: из Чечни человек приехал, хочет поделиться впечатлениями.